Ее не объявляли двое долгих суток — сорок восемь самых тревожных и счастливых фединых часов. За это время он не вздремнул и не смог бы, только говорил и слушал, сторожил сон девочек и Ольги Николаевны — во время сна можно было безотрывно глядеть на ее лицо.
Еще за эти сорок восемь часов он, сам того не понимая, узнал Дальний Восток вернее, чем у себя на стройке за несколько месяцев. Восток, как магическая луна, повернулся к нему невидимой, неведомой стороной. Конечно, Ольга Николаевна не показывала еще Горошку писем, своего и наташкиного. Она совсем забыла о них, впоследствии нашлись в сумочке — впопыхах засунула.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Написаны письма были одновременно из Старого Оскола Белгородской области одному и тому же человеку.
«Гришенька, ты, видно, совесть окончательно потерял. Не знаю, кто я теперь — замужняя женщина или мать-одиночка. На соседей наших прекрасных не могу глядеть, они ведь все наперед понимают. Уехала бы к матери, да сам знаешь — как я там придусь с двумя девчонками.
Ну кто ты есть? Хоть бы детьми поинтересовался, твои ведь детки, не чьи-нибудь. Наташка, к твоему сведению, давно в школу пошла… За полтора года ни одного слова! И ни копейки, бесстыжий ты человек.
Новый твой адрес получила из магаданского отдела милиции. А что мне оставалось? На письма ты не отвечаешь. Самой лететь, ловить тебя по всему Дальнему Востоку? Не болела бы Юлька — честное слово, так бы и сделала, бесстыжий ты человек.
Из Магадана сообщили, что ты натворил в этом, Ягодном, поселке. Не знаю, чем сейчас занимаешься, но в последний раз, Гриша, прошу — возвращайся, хватит, хватит твоих полевых партий, буксиров, автоколонн и другого вранья. Из вытрезвителей, к твоему сведению, мне тоже документы переслали. За что мне такая жизнь? Чем я хуже других баб?
Телевизор пришлось продать и мое демисезонное тоже. Из Дома культуры я уволилась, работаю сейчас в техникуме — хоть вечера свободны. Комнату надо ремонтировать, на обои страшно глядеть, а наш папа… Зачем ты нас привез в этот Оскол? Кому мы здесь нужны?»
«Дорогой папа!
Позавчера меня приняли в октябрята. Учусь я хорошо. Наш класс взял обязательства. Вожатая сказала, что я маяк.
Мама мне каждый день рассказывает о тебе. Как ты покоряешь страшные пространства Дальнего Востока, где большое море, добровольцы, полярная ночь и трудности. Я очень горжусь, что мой папа герой и покоритель Дальнего Востока. Все в классе мне завидуют. Даю тебе торжественное слово получить во второй четверти одни пятерки.
Оба эти письма бородатый человек в телогрейке и оленьей шапке пускал в ход, если не было других средств или другие средства отказывали.
Его хорошо знали в магаданской гостинице, где люди живут подолгу, по-домашнему, особенно в затяжную зимнюю пору, когда в столицу Колымы прилететь можно, а улететь не всегда. Знали на «постоялых дворах» и в общежитиях других городов и поселков вдоль великой колымской трассы — дороги к Ледовитому океану, знали в Ягодном, Певеке, Эгвекиноте, Анадыре. А может, и не его знали, а похожего мужика, их много развелось здесь, вскормленных северным гостеприимством, той сердечностью и открытым нравом, — стучись в любую дверь! — коими издавна отличаются северяне, той сердобольной терпимостью к бедолагам всех мастей и жадным интересом вообще к новому человеку с запада, что немыслимы на материке.
Он был с запада.
С год он «зашибал» на кооперативную квартиру для своих (за этим и приехал) то за баранкой, то в порту на подсобных работах — идти в чертежники, как дома, не стоило, сезонные заработки оказались здесь не в пример выгоднее. Ловил морского окуня и минтая на сейнере, но больше одного рейса к берегам Камчатки не выдержал — «шкерить», разделывать, рыбу приходилось прямо на борту, в постоянной болтанке, шесть часов работы — шесть часов отдыха, но не усталость доконала, а одна пара спецрукавиц, выданных на рейс. У него они превратились в лохмотья уже после первой смены, не было сноровки, попросил новые — не дали. «Много вас таких, а рукавицы — дефицит». Руки у него от порезов, уколов и рыбьей крови распухли и саднили, последние дни сидел в каюте, глотая чужие насмешки и свои слезы, только дул на ладони. При расчете получил копейки.
Ну и плевать! Он впервые в жизни почувствовал себя вольной птицей, глотнул океанского ветра и таких пространств, что на западе лопнут — не представят.