— Брось трепаться, — ответил Сухорадо, — живые! Но ты молоток, если бы не ты… Не забуду!
— Засудят за трактор и станок, — пояснил Толька, у него начали мелко дрожать, постукивать зубы.
— Эх, портфель там остался… Засудят? Сдурел… Давай по-быстрому, хватит отряхиваться, надо двигать отсюда!
— Сколько до Эворона, как считаешь?
— Километров двадцать будет.
Брели они вместе часа полтора. Полушубок комсорга и толькин ватник смерзлись до каменной твердости. На коленях брюки начали ломаться, крошиться и отлетать кусками при ходьбе. Затем Сухорадо отстал, сознание у него начало мутиться, и Бобриков потащил парня на себе. Ночь дышала чернотой, а видел Толька радугу — явственно. Обессилел, свалился с ношей он у самого домика Тани Куликовой, в виду поселка.
Спасать трактор снарядили самоходный кран, бульдозер-тягач и бригаду Неверова. «Ваш этот Бобриков? — кричал на площадке Соболев. — Вам и вытаскивать! Кровь из носу, а чтоб обе машины были на месте!»
— Мы-то вытащим, — пообещал Сережа, — а Бобрикова вы сами послали, между прочим.
— У него на лбу не написано — я, граждане, растяпа.
— Растяпа? — переспросил парторг Пекшин, новый человек на стройке. — Ну нет! Мне из газеты звонили, из города — просили заметку о нем передать.
— Пиши, пиши. О том, как он технику государственную гробит… Однако, беспроволочный телеграф у нас на уровне! Уже в Комсомольске знают!
— Зря вы кипятитесь, Дмитрий Илларионович, — тусклым голосом заметил вежливый, но въедливый (как определил его для себя Соболев) парторг. — О парне в поселке говорят. Повел себя как подобает.
Начальник СУ взял невысокого, коренастого, чем-то напоминающего колхозного бухгалтера Пекшина об руку, сказал примирительно:
— Пора нам подумать, Николай Николаевич, кого считать героями. Не тридцатые годы, не война, чтобы людей на себе таскать да на амбразуры кидаться. Читал — на целине парень сгорел? Герой? Как трактовать. Лучше уж не создавать условий для такого героизма…
— Согласен, — кивнул Пекшин, высвобождая руку, — но отчасти. Хвастать сегодня палатками на снегу да штурмами действительно нечего. Но и Неверов прав — вы сами послали трактор в Комсомольск. Или нет? Это к вопросу об условиях для героизма.
— Ты же знаешь, разнарядку на токарный год выбивали.
— Грейдерная дорога только к весне будет, Дмитрий Илларионович. И вы это хорошо знаете. Следовало принять в расчет, выбивая…
— Эх, Николай Николаевич, наивный ты человек. Будто впервые на стройку попал! К весне наш станок уже где-нибудь во Владивостоке бы оказался. На Курилах.
— Не уверен.
— А я — так знаю. Трестовский порядок.
— Какой же это порядок? Глупость. С ним конфликтовать надо, — спокойно сказал Пекшин.
Соболев не удержал короткий смешок.
— Конфликты — дело на любителя. Попробуй при случае. Потом расскажешь, что получилось…
К помороженному Бобрикову между тем с утра бегали делегации. Толька лежал в комнате общежития в бинтах и компрессах, под двумя одеялами, кусал губы от боли, но стойко улыбался. С Петей Сухорадо вышло хуже — пришлось отправить в санчасть стройки. Бобрикова спасло, видимо, то, что всю ночь двигался. Тане Куликовой он пожаловался, когда она поправляла ему подушку:
— Цветов нанесли, понимаешь, конфет. Что я, барышня-крестьянка? И хоть бы кто — для согрева…
— Какого согрева? — поджала Куликова губы. — Толька, Толька…
— При обморожении, спроси любого врача, полагается…
— Растирать, а не внутрь! Понял? Ты, Толя, за ум берись, о тебе в газете напишут.
— И заслуженно! Давно следует. Меня, Татьяна, с малых лет недооценивают.
— Кто, кто тебя недооценивает?
— Ты, к примеру. Как дамский танец, так нос воротишь…
— Ладно выдумывать! На себя погляди, в каком виде в клуб являешься… Брюки бы погладил, танцор.
— Если в этом дело, оторву себе новые брючки, будь уверена!
— И в парикмахерскую сходи.
— А так не нравлюсь?
— Об этом история умалчивает…
Руководил спасательными работами на Силинке Степан Дмитриевич Бузулук. За ночь пролом схватило свежим ледком, его обкололи ломами вокруг трактора. Застропить утонувшую машину взялся Саша Русаков — во время флотской службы ему приходилось нырять в ледяную воду.
Возились полдня, пока тягач наконец дал задний ход, трос натянулся и «С-80» начал медленно, выливая воду изо всех щелей, выползать из полыньи на берег.