Деревня Сычевка была всего лишь маленькой точкой на стратегической карте битвы за столицу.
Но именно в таких точках проверялись большие замыслы и расчеты.
Перед броском к Сычевке в расположение взвода пришел комиссар Манвелидзе. Иван Семенович в первый раз увидел вблизи политрука, но запомнил острее, чем многих, с кем надолго сводила жизнь. Потому что в бой им пришлось идти вместе.
Автандил Захарович Манвелидзе, до войны — хирург одной из тбилисских больниц, рассказал бойцам, почему крайне необходимо уничтожить железнодорожную ветку от Ржева к Вязьме в районе названной деревни: ветка обеспечивала взаимодействие фланговых группировок противника. Если Сычевка будет захвачена, появится возможность ввести в бой крупные силы наших войск.
— Считайте, товарищи бойцы, что на вас возложена большая задача. Ответственная задача, дорогие. Мы должны проложить дорогу, понимаете? Дорогу всему полку. Товарищ Сталин учит говорить нас прямо, по-большевистски. Вот я и говорю: бой будет тяжелый. Умирать придется, дорогие. Но что мы имеем? Мы имеем внезапность и ночь. Фашист этого не имеет.
— Точно, — заметил один из пехотинцев. — Ночью фашист только ракеты осветительные пускает, драться не любит.
— Понял? — спросил Манвелидзе. — Хорошо.
— У них закон такой, ночью спать. По дисциплинарному уставу, — присовокупил Кочетовкин, и все кругом засмеялись.
— Пусть себе спят на здоровье, — согласился Манвелидзе, тепло поглядев на Ивана Семеновича. — К деревне пойдем как? Скрытно пойдем. Если, дорогие, курить кто хочет — разрешаю покурить сейчас.
В узком заснеженном окопе затеплились огоньки самокруток.
— Товарищ политрук, — обратился, выждав время, Кочетовкин к Манвелидзе. — Просьбу можно высказать?
— Все можно.
Кочетовкин расстегнул маскировочный халат и добыл из полушубка сложенный вчетверо листок тетрадной бумаги.
— Давно хотел обратиться к вам, да все не решался. А тут такое дело. Может статься, другой возможности не представится…
Чернобровый, выбритый до синевы политрук склонил горбоносое лицо над листком, прочитал при свете карманного фонарика: «Прошу принять меня в партию большевиков».
— Очень правильно, товарищ Кочетовкин. Я лично — за. Но твое заявление рассмотрим после боя, хорошо? Будь другом, отнеси в мою землянку, отдай там заместителю.
— А вы что же?
— А я с вами.
Белые горбатые крыши прижавшейся к лесу Сычевки лыжники заметили с небольшого пригорка. Светила ледяная луна. Мирно подымался дымок из труб. И если бы не сознание, что дымок этот — от чужого огня, если бы не дальние сизые прожектора, ощупывающие небо, да вспышки ракет за горизонтом — зарницами, можно было бы подумать, что войны нет.
Но она была, и в избах у самого леса таились враги.
— Приготовить гранаты, — распорядился Манвелидзе.
Маленький отряд гуськом устремился с холма.
Ночной бой был скоротечным. Почти вся группа лыжников погибла. Раненный в первые минуты схватки в живот, Манвелидзе приказал Кочетовкину оттягивать немцев подальше от станции, а сам, оставляя темный след на снегу, пополз назад. Иван Семенович не сразу разобрался, почему и куда уползает политрук, обвязанный гранатами. Понял, когда раздался взрыв на железнодорожном полотне. Манвелидзе не мог бросить связку, не было сил — он просто скатился на полотно с насыпи и выдернул чеку.
Батальон немцев был перебит, железнодорожное полотно в трех местах разворочено взрывчаткой.
Закопав в снег возле разрушенной каланчи ушанку Манвелидзе — больше от политрука ничего не нашли, похоронив погибших, разместив временно пятерых раненых на выселках за Сычевкой, уцелевшие бойцы вернулись к пылающей станции и до рассвета, до подхода главных сил полка, держали боевое охранение…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .