И вот, год спустя после этого боя, хромой высокий человек в солдатской шинели без погон ходил вечерами по заснеженной Москве, всматривался в ее дома, в ее улицы, стоял на Красной площади, у мавзолея. Патрули несколько раз спрашивали здесь Кочетовкина:
— Демобилизованный?
— Так точно.
— Что делаете в Москве?
Иван Семенович объяснял. Патруль козырял.
— На Красной площади находиться длительное время запрещено. Идите.
И он тяжело ковылял по пустынным улицам к себе на Шаболовку, в общежитие станкозавода имени Серго Орджоникидзе. Более года прошло после его боя, немцы давно откатились на запад, разгромлены на Волге у Сталинграда и в других славных местах, новая жизнь началась для бывшего рядового Кочетовкина, — а он все не мог забыть ночных вспышек огня на дулах автоматов ППШ, рукопашную схватку на околице Сычевки, прерванную взрывом гранаты и острой болью в ноге. Что там сейчас, на месте маленькой железнодорожной станции, есть ли могила над ушанкой Манвелидзе? Не успел, не успел Автандил Захарович дать ему рекомендацию в партию, но все равно коммунист с месячным стажем Иван Кочетовкин считал теперь политрука своим главным рекомендателем, полагал — Манвелидзе помог ему встать в ряды ленинской партии, хотя и не успел написать рекомендацию…
И решил Иван Семенович, если получится, побывать в Сычевке. Сколько туда ехать? Надо думать — на попутной машине часа три-четыре, не больше. Сущая чепуха. Пошел в районный военкомат. Седоусый капитан, принявший уральского токаря, с сомнением покачал головой.
— Время военное, товарищ Кочетовкин, погодите, кончится война — съездите в свою Сычевку.
— Оно верно, товарищ капитан. Только когда это будет?
— Уже скоро! Сводку последнюю слыхали?
— Как не слыхать! Я про другое — когда еще доведется в Москву попасть? Да и могилу политрука мне обиходить надо. Тогда ведь дело ночное было, спешное. Не потерялась бы могила!
— Ну ладно, попытайтесь. Как говорят, была — не была. Дам вам разрешение на пару-тройку суток. Хватит времени? Открутят мне голову за эту бумажку, — сказал он, подписывая пропуск.
Был вечер, далеко на севере, в блокадном Ленинграде, умирал на ладожском льду боцман Архипов.
3.
Крытая полуторка с детишками шла на юго-восток, к Москве, по тыловым проселкам. За рекой Сухоной стало теплее, потянулись густые, нетронутые войной леса, легли чистые снега, уплотнилась тишина. Только простуженный блокадой мотор хрипло урчал на подъемах, распугивая птиц.
Попадались изредка навстречу пешие отряды наших бойцов, одетых в теплые дубленые полушубки, автомобили с боевой техникой, замаскированной брезентом. Показалась однажды впереди и группа танков. Полуторка свернула в кювет, давая дорогу тяжелым машинам. Детишки высыпали из кузова — закутанные в платки и лоскуты одеял, во все глаза глядели из сугробов на грозно ревущие Т-34.
Головной танк — на его боку красным по зеленому слова: «Бьет дальневосточная сталь!», — поравнявшись с полуторкой, притормозил. Поднялся люк над башней, показалась голова танкиста, узкоглазое смуглое лицо в черном шлеме. Лейтенант Тончи Батум, комсорг батальона, вскинул руку, останавливая колонну. Танкисты спешились, окружили ребят.
— Привет пацанве!
— Откуда такие конопатые?
— Товарищи, это ленинградцы!
— Из самого Питера?
— Неужто блокадники?
— Товарищ комбат, они есть хотят. Разрешите вызвать командира роты управления!
— Да кормыв я их, братки, два часа назад снидалы галетами! — божился шофер.
— Так то галеты. А мы им горяченького!
Комбат Иван Шевцов, богатырского сложения офицер в комбинезоне с капитанскими погонами, глянул на циферблат наручных именных часов.
— Двадцать минут хватит?
— Так точно, товарищ комбат! — и лейтенант Тончи Батум, низкорослый, как подросток, но широкий в груди, вперевалку побежал к хвосту колонны, к роте управления, в хозяйстве которой была полевая кухня.
Обжигаясь, набросились детишки на ячневую кашу с салом. Шофер схватился за голову, потащил в сторону, за танк, лейтенанта Батума.
— Що творите? Неможно им, лейтенант, заболеют. Отвыкли!
Тончи Батум приоткрыл рот.
— Не подумал я, однако. Погляди, как едят!
Шофер разве что не плакал:
— Вам що! Потешились и гайда дальше. А мени потим що робыть?
— Чего болтаешь? Потешились…
Но тут же поспешил к Шевцову, вытянувшись, шепнул ему несколько слов на ухо. Комбат кивнул, вернулся к полевой кухне, крикнул зычно: