— По машинам! Время!
И — ребятишкам, как бы между прочим:
— Торопимся, ребята. Харч возьмете с собой. Коваленко, организуй чистую тару.
— Есть, товарищ комбат.
— Подлей им бензину канистры две.
Танкисты вытолкнули полуторку из кювета, подсадили ребят в кузов. Шофер включил передачу, качнулся горизонт, поплыли назад деревья по бокам дороги и низкие хмурые облака, все тоньше и тоньше делался черный дымок полевой кухни в хвосте танковой колонны, пока совсем не растаял.
На ночлег определились в пустой, покинутой жителями деревне.
Шофер подрулил к самой целой по виду хате, дверь ее моталась взад-вперед от ветра, протяжно визжала, пол в хате замело снегом, но шофер (ребята уже знали, что зовут его Терентием Трофимовичем, а по фамилии — Швыдкой) наломал во дворе еловых веток, вымел холод, развел огонь в большой русской печи. Затрещали поленья, горячие блики заплясали на худых большеглазых лицах. Терентий Трофимович, мужик хозяйственный, рядком уложил самых малых на свою шинель, затеплил лучину и, полазав по хате, на чердак и в подпол, добыл «якесь рядно» — домотканый половик, охапку серой прошлогодней соломы, начал сооружать постель для остальных. Ребятишки следили за пожилым человеком в гимнастерке без ремня молча. Они вообще помалкивали, и это выматывало Швыдкому душу.
— Зараз будэ гарнесенька лежанка, — приговаривал он, уминая солому. — Як у царя Гороха. Хлопчики, дечатка, а ну веселиш, а ну хто побежить до машины, за вещмешком? Вечерять треба.
Самый старший, двенадцатилетний Коля из Вырицы (дощечка на груди) кивнул, натянул на стриженную под нулевку голову солдатскую ушанку со вмятиной от звездочки, сунул ноги в валенки и вышел в черноту. И почти сразу же ребята услышали, как взвыл хриплый мотор полуторки.
— Що таке? — закричал Швыдкой. — Вы чулы? Га?
Как был — в гимнастерке навыпуск, в портянках — выскочил из избы. Но поздно — машина, неловко переваливаясь, уже разворачивалась на широкой, бледно освещенной облаками улице. Он побежал наперерез. Взвизгнула передача, полуторка толчком прибавила скорость и понеслась — прочь от села…
Терентий Трофимович сел в снег.
— Лышенько мени, — прошептал он и стал бить себя по голове, возвышая голос до крика. — Ой, старый дурень, не доглядив! Машину сгубыв! Пид трибунал хочу!
Его тормошили, поднимали со снега ребятишки.
В тепле избы, растирая кулаком слезы на небритых щеках, он посидел в оцепенении минут пять. Приказал себе успокоиться, чтобы совсем не перепугать детей. Еды не было, для них — снова не было! Вещмешок остался в кабине. Соображал: надо уложить их спать, а самому обойти деревню в рассуждении провизии и хоть сдохнуть — достать! А машина? Как двигаться дальше?
— Спиймав бы ворюгу, — задумчиво сказал Швыдкой, глядя поверх ребячьих голов, — оцеми своими пальцами бы…
— Он не ворюга, — ответил чей-то тонкий голосок.
— Хто — он? — спросил Швыдкой.
— Коля, — сказала девочка в синем платке.
— Так то Колька угнав транспорт? — Швыдкой оглядел, пересчитал ребят.
Девочка кивнула.
— У него маму и братика немцы сожгли.
Терентий Трофимович нащупал в кармане кисет, свернул цигарку, затянулся.
— Та-ак. А ну иди сюды, кажи усё!
Девочка послушно встала, подошла к Швыдкому, опустила глаза.
— Ну!
— Он еще вчера обещал, что удерет.
— Куда, куда удерет?
— На фронт.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Они лежали в темноте гуртом, тесно прижавшись друг к другу. Терентия Трофимовича все не было и не было. Поднялась желтая заря над покинутой деревней, окрасила заиндевелое стекло окошка. Швыдкой вернулся к полудню, когда ребята потеряли надежду дождаться его. Терентий Трофимович, промороженный до самого нутра, привел лошадь, впряженную в сани — тягло удалось выпросить на выселках, километрах в двадцати от села, там проживало пятеро упрямых стариков, не поддавшихся эвакуации. Разжился и съестным — мороженой, сладковатой на вкус капустой и ржаными сухарями, клюквой.
Не мешкая, они двинулись на юг. Швыдкой шел рядом с лошадью, вел ее за узду — места на санях ему не было.
— Спрашивай речку Унжу, — объяснили дорогу старики на выселках. — По Унже и спрямишь на Московский тракт.
Переходили по пушистой целине поляну, отыскивая неведомую речку. Здесь лошадь забеспокоилась, натянула повод, заржала тревожно.
— Тю, скаженная! — цыкнул на нее Терентий Трофимович. — Ты чого?
— Глядите, собачка, — пискнул кто-то из малышей на санях.