— И в нашу глухомань? Молодец! Или натворил там чего?
— Почему — натворил?
— Ага, романтик. И правильно! Я сам, брат, из них, из этих. Фамилия-то как?
— Неверов.
Начальник возвращался к столу, к пачке «Беломора» — остановился. Обернулся, оглядел парня, охватил обострившимся взглядом раскрасневшееся от непривычного мороза курносое лицо. Наморщил лоб, словно вспоминая что-то. Не вспомнил.
— Общежитие? Соболев. Троих ребят надо устроить… Нет, постоянно. Заеду, заеду, кроме шуток… А это смотря чем угощать будете!
И, положив трубку:
— Ну вот, все в норме. Топайте в отдел кадров, здесь по коридору. Скажите, что уже были у меня. Думаю послать вас в комплексную бригаду каменщиками. Согласны? Силенок хватит? Так и запишем. Поглядите пока поселок. Девушек у нас хватает, такие таежницы! — Соболев сжал белые, тонкой лепки пальцы и щепотью поднес к носу.
Солдаты сдержанно, в кулачок, засмеялись.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скрытая подо льдом речка Силинка — так уж много лет назад русские поселенцы окрестили на свой лад нанайскую Силингу — своенравная барышня. Летом несет она воду к Амуру спокойно, покорно; услужливо огибает валуны, а уж если пенится — непременно в глубоких местах, над воронками, а их на реке немного. Цветут по берегам оранжевые дикие лилии — саранки, плывут с верховьев неторопливые намокшие коряги, темна Силинка цветом — сошлись над ней хвойные леса.
Зато на изломе лета, когда подтают немереные ледники в Сихотэ-Алине, набирает она силу, мутнеет. И тогда не узнать ее — мечется по тайге, пугает зверя голосистый поток, подмывает берега, рушит в воду деревья, а здесь, в долине — разливается морем.
Нет пока настоящих дорог в эворонской тайге, есть тропы. Добраться в верхние села и стойбища можно по реке, да и то на плоскодонке. Тольку Бобрикова, гурана, привез на стройку незнакомый милиционер на своем глиссере — поцарапали днище на перекатах. А возле Шаман-камня, гранитной скалы верстах в сорока от Эворона, пришлось вообще тащить глиссер в поводу по мелководью в обход порогов. Здесь Толька впервые разглядел камень и упросил милицейского товарища погодить — охота слазить, не каждому Шаман-камень щупать довелось.
— Лезь, алкоголик, — согласился милиционер, располагаясь перекурить и просушиться в прибрежных папоротниках, — свалился ты на мою голову…
— И-эх, — укоризненно сказал Толька, худой и горбоносый парень в мокрой, навыпуск, прилипшей к телу рубахе. — Я на тебя начальству напишу за такие слова! И припаяют тебе за оскорбление…
— Пиши, — вздохнул милиционер.
Забравшись наверх, на седловину бурой гранитной скалы, Бобриков присвистнул от удивления. Рисунки оказались вблизи даже не рисунками, а резьбой. Толька пощупал пальцем глубокую борозду, сообщил вниз:
— Зубилом работали или шлямбуром…
— А может, электродрелью? — усмехнулся милиционер. — Этому художеству десять тысяч лет, голова. Понял? Мне директор школы говорил. Надо бы из Хабаровска ученых вызвать…
— Вызови, вызови. У тебя вон свисток в кармане…
— А ну слазь!
Пасется высоко, на боку Шаман-камня, древний олень. По реке, должно быть — по этой самой, скользит лодка, и в ней сидят люди. А над лодкой изобразил художник солнце с лучами.
Летом, когда чист, промыт дождем и высушен ветром камень, хорошо видны рисунки.
Но то летом, а сейчас — зима.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Название будущему городу придумали такое — Лучистый. Шаман-камень тут ни при чем. Кто о камне знает? Люди немногие. Эворонский фольклор утверждает: в тот самый день, когда геологи обнаружили в этих местах коренное месторождение оловянной руды — а дело было осенью, в период обложных дождей, — из-за туч выглянул солнечный луч. Так и пошло — Лучистый. И вот уже Петя Сухорадо, секретарь комсомольской организации управления, лично печатает на машинке ходатайство в райком: по единодушному желанию ударной стройки просим впредь именовать… Ответа на ходатайство пока не поступило, и стройка называется по-прежнему, по имени урочища и нанайского стойбища — Эворон. Хотя стойбище-то давно снесено. Нанайцы на общем сходе в канун приезда сюда первых строителей приняли решение — отдать землю селения под будущий комбинат. Все они живут на холме, в белых силикатных домах, на первой улице будущего города, привыкают…
А Сережа Неверов — внизу, во временном поселке, в просторной хвойной комнате. Барак-общежитие рублен из лиственницы, железного дерева — гвоздь в стену не вобьешь. Стоять бы ему сто лет, да больше года не продержится, снесут в Эвороне все деревянные строения.