Пробыл военный инженер Севенард в обществе Лейста недолго. В Щиграх, где Иван Христофорович щупал руду с полевой партией, его застал 1913 год. Дело шло к войне. Время потребовало ускорения строительства Транссибирской железной дороги, и его командировали в Хабаровск с предписанием споспешествовать сооружению железнодорожного моста через Амур. Это было крайне досадно, Севенард опробовал в Щиграх свою новую методику поиска руд — с помощью военно-морских приборов конструкции де-Колонга.
Транссибирская магистраль — «колесуха», как называли ее ссыльные и каторжные люди, основная рабочая сила, — строилась еще с конца прошлого века. И споткнулась здесь, на Амуре.
Великая река сопротивлялась наведению моста.
В 1913 году в Хабаровск прибыл и знаменитый норвежский путешественник Фритьоф Нансен в сопровождении своего русского коллеги и друга Владимира Арсеньева. Вот как он вспоминал впоследствии:
«Мы намеревались осмотреть строящийся мост через Амур, пониже Хабаровска. Мост этот, насколько мне известно, является вторым по длине мостом в мире, уступая лишь мосту близ Эдинбурга… Работы на этой болотистой, топкой почве представляют большие трудности: все устои должны закладываться уже на скалистом основном грунте, а добраться до него нелегко. Он залегает на большой глубине. Вести работы приходится и летом и зимой, чтобы не затянуть сооружения… Врач сообщил мне, что было много случаев цинги».
Врач не сообщил норвежцу, что гораздо больше случаев скоротечной чахотки — вода в Амуре холодна. Летом идут по нему трехметровой высоты волны, увенчанные «морской» пеной, кипят буруны. Зимой сковывает поверхность мощнейший лед. Осенью же ползет страшная шуга. А весенний ледоход не то что зазевавшегося человека — утесы в воду сметает. Такова эта река — Миссисипи Дальнего Востока, одна из десяти крупнейших рек мира и самая большая в России, на четыре с лишним тысячи километров протянувшаяся из Забайкалья к Тихому океану…
Врач, подчинявшийся непосредственно инженер-полковнику Севенарду — военному специалисту, имевшему на холеном крупном лице усы с подусниками и эспаньолку, — не сообщил Нансену и о том, что сотни людей, его пациентов, навсегда лишились здоровья на стройке из-за новой болезни, с которой и не знали, как бороться. Люди становились вялыми, испуганными, глохли. Среди мужиков «колесухи» распространен был ужас перед этой неведомой хворостью. Считали, что появилась она неспроста. Пущего страху нагнали на строителей нанайцы — они старались обходить место, где возводился мост, стороной. Всячески уклонялись от любых работ в этом районе, считая его нечистым.
— Аборигены, — вздыхал Иван Христофорович, с улыбкой повествуя гостям о нанайских чудачествах.
— Не скажите, — ответил, помнится, Владимир Клавдиевич Арсеньев, уже знаменитый знаток Уссурийского края. — Что-то кроется за их страхом… Есть место на речке Анюе, его тамошние жители тоже обходят стороной. И что же? Кто там побывал — становился душевнобольным… Могу засвидетельствовать: больных видел сам! Подвержены беспричинному испугу…
— В нечистую силу, извините, не верю…
Севенард хорошо знал, что говорил. Неведомая для окружающих болезнь ему была хорошо известна и называлась кессонной. Поселилась она в здешних краях одновременно с его прибытием: инженер-полковник для ускорения дела распорядился проводить укрепление опор моста в грунте с помощью кессонов, подводных камер с повышенным давлением. Расейские кессоны мало чем отличались от аналогичных приспособлений для подводных работ, применявшихся еще в Древней Греции.
Планировалось пустить первые составы поезда «Владивосток — Париж» уже в 1915 году. Германскую монархию, находившуюся в состоянии войны с Россией, это не устраивало. А могло бы пройти и мимо ее внимания, не подними петроградская пресса патриотическую трескотню на весь мир о грядущей со дня на день Великой магистрали и циклопова моста через русскую Миссисипи.
Фермы для этого моста делались в Польше. Немцы стали методично исследовать пути движения транспортов. И осенью 1914 года торпедировали в Индийском океане пароход, тащивший две последние фермы. Завершение строительства моста отложилось на два года…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А как же его медь? Куда ее теперь? Олово куда, железистый кварцит?
Железистый кварцит — красивые камешки. Улыбаясь самому себе, старик перебирал, гладил влюбленно отшлифованные им о базальт образчики. Зеленые, как тусклый малахит, с прожилками. Черновато-коричневые, с кровью. Синие с радужным отливом, что твои высохшие чернила! Вот этот, фиолетовый, поднят неподалеку от Шаман-камня, на бугре у реки в двадцать четвертом. Образчики — его календарь…