Илпатеев задумывался и слушал плохо.
— Дурак ты, Колька! — завершал с миром Паша дискуссию. — Давай-ка треснем лучше за гармонию. За всех и вся.
14
И не успели донести до ртов стаканов, у гаражной двери раздались шорохи, кашель, отхаркиванье мокроты, и на фоне мерцающих над серо-голубой крышей Пашиного «москвича» звёзд проявлялась, как в ванночке с проявителем, усатая беспородная ряха Семёна Емельянова. Кличка — Емельян.
— Салют алкашам! — осторожненько, чтобы не испачкать извёсткой со стены кожаное роскошное пальто, Семён протискивается около «москвича» к столу. — Всё пьём-гуляем? — как бы свойски, как бы иронически-насмешливо и в тон ситуации бросает он скоронько. — Всё не знаем, куды человечество девать?
В школьной эстафете 4x100 он бежал у них четвертым. Они были все спринтеры: и Паша, и Юра, и Илпатеев, — а он, Семён Емельянов, стайер. Он проиграл тогда второй этап, но все вместе они всё равно победили, а теперь он был самый главный для Паши человек, его спаситель и благодетель, к тому же он был школьный товарищ.
— А, это ты... — сказал Паша и деловито стал протирать свежей тряпочкой третий стакан.
Илпатеев подвинулся. Семён взял от стены третий стульчик.
— Открывашечка-то найдется? — И из-за пазухи кожаного своего реглана извлёк дорогущую, с английско-немецкой наклейкой, бутыль.
Открывашечка находится.
— А я, блин-муха, — спешит застолбить товарищескую самособойность Семён, — прикемарил трохи, угу! Кенты эти харьковские прилетели, ну и всё, али-пипи. Одну, другую, в баню, ну и вся программа... Насилу ноги унёс, ей-бо!
«А может, она ещё не уедет, — поджимает в ботинках замёрзшие пальцы Илпатеев, — может, я тороплю события по дурацкой моей привычке?»
— Хау а ю, Емельян? — не выдерживая, осклабляется он к незваному, нарушившему весь их уют Семёну. — Ви гейт зи? Ты у нас подполковник, Семён? Или ты у нас теперь полковник, Семён?
Паша бежал тогда на первом этапе и передал палочку вторым. Емелю же обогнали снова двое, и Илпатееву пришлось «делать» их на самом последнем пределе на повороте. И Юра, слава Богу, Юра, как самый лучший, бежавший финиш, разорвал-таки вдавленной своей посерёдке «грудью сапожника» ленточку.
— А ...цын в Афгане сейчас, слыхали? — не отвечает на заедки Илпатеева мудрый Семён. — Он травматологом, майора недавно получил.
Паше неловко. Как хозяина пира, Илпатеев ставит его в неловкое положение. Он молчит и ничего не говорит ни тому, ни другому.
Илпатеев же думает о том, что Лилит наставила ему рога, а теперь сбежит от него и увезёт пасынка, а он будет ходить сюда, в Пашин гараж, и пить с Пашей водку, а к Юре они будут ездить всё реже и реже, поскольку глядеть, как мучается Юра с матереющим своим Изяславчиком, обоим им тяжело.
Красно-розовой, суставчатой, с маленькими в заусеницах ноготками, рукою Семён разливает англо-немецкое добро.
— За тебя, Лялёк! — солидно, с тихою многозначительностью провозглашает он тост. — И пусть всем этим козлам прихованным болт со скамейкой в...
Речь идет о новой кадровой политике в реорганизуемом под Пашу КБ. Семён, как военпред на моторном и лучший друг новоназначенного директора НИИ, выметет бескомпромиссной рукою всех этих пархатых ничего не делающих кандидатов наук, а завлабом, во главе, они назначают Пашу, надёжного русского парня, который не будет грести под себя и помогать своим. Паша уже доказал недюжинные способности на стенде, а теперь у него и вовсе... зелёный свет.
«Хочу, чтоб любому, кто встанет возле меня, — было у Паши кредо лет с четырнадцати, — сделалось хоть капельку легче».
Теперь вот впервые наоборот.
Не он, а ему помогают с медвежьей грацией. И он коробится, ему тяжко, но ему некуда деваться, а надо принимать. Не оставаться же, действительно, всю жизнь в слесарях. И Паша, который на самом деле, не будь всей этой помощи, полагал, что все люди и все свои, теперь, кажется Илпатееву, играет в эту игру чуть-чуть фальшиво. А это режет Илпатееву слух, вызывает жалость к Паше и злость на Семёна.
Разговор заходит, как водится, о политических лидерах, о смене власти. О том, что в первую голову «новые» принимают от старых правительственные дачи, а во вторую тащат за собою собственных надёжных людей, которые вскоре делаются ненадёжными.