Так и есть, так и есть, перенёс кто-то старому, овестил, доброхотствуя, о Паруне его, Евпатовой.
И.
С неискоренимым языцством паствы своей в ту далёкую пору православная церковь боролась исподволь, чаще приноравливаясь к вжившемуся в плоть и кровь, нежели воюя, полагаясь более всего на время, на чудотворно явленную в нём силу Божией благодати.
В серпень месяц, отстояв во храме божественную литургию и затеплив пред образом богородичную свечу о грядущем урожае, наутро, выходя в поле, смерд кропил, случалось, пашню конопляным маслом и, нимало не мутясь духовным противоречием, чинил таковые, к примеру, не канонические заклинания:
«Мать сыра земля! Уйми ветры полуночные с тучами, удержи морозы с метелями! Уйми всяку гадину нечистую от приворота да лихого дела, проглоти нечистую в бездны кипучие, смолы горючие...» — бил поклоны на четыре стороны, ел почву, прося, сам кого запамятовав, помоги себе всякой да обереги.
Паруня в церковь ходила по праздникам.
Ко кресту, ко святому причастию подойти принародно стеснялася, а, покрывшись кружевным платком, стаивала всё при дверном выходе, от убогих да нищих вблизости.
Говорили о Паруне слободские: «Энта в кошку, если схочет, оборотится!»
Что-де водит её, вдовую, нечистая, а что выходы с неё сам рогатый берёт.
Возвращалася в дом к себе печальная. Разве тягости на сердце поприбавится.
«Так бы Бог меня любил, — роняла слёзыньки, — якось ты со мною люб, мой ясный соколчик...»
К.
Внутренний узкий дворик между двух валов-стен и с двумя торцовыми воротцами... Захаб.
«Как сшибутся с кем во поле рязанские, побегут в отступ, будто струсили, разлетятся за ними те догонщики да в ловушке захабной и очутются...»
«Позапрут тогда снутри воротца малые, на засов задвинут (сбегают) наружные, а чтоб тайну захабну не проведали, всех до смерти изводят глупых ворогов...»
И вот случилось. Декуновым долгим радением заманили в захаб племя куманинов.
По валам рассыпались молодшие, кто копьем, кто луком стал орудовать.
И среди ржанья, ора и топота узрил Евпатий Коловрат воочию, как вошла его стрела в выю ворога. Как сронил куманин криву сабельку, как с коня вздыбляного прянулся. Как пополз окарачь середь битых тел, припадая к булыгам захабовым.
А потом... прыгали с валов на добивание. И кричал как, колол, рубил и меч кровянил свой, он, Евпатий, вовсе б запамятовал.
Л.
............*
* Зачёркнуто.
Засукровилась душа у добра молодца, завелася в сердце червоточина.
Не идет, безумец, он на исповедь, сторонится святого причастия.
AI.
Кумара.
Них, них, запалом, бала.
Эшолохомо, лаваса, шиббода.
Кумара.
Толстоносый Чурило рыбак утонул по своей же жадобе шесть зим назад — утянулся сомом вместе с мердою.
Распластавшись стрижихою по опухло-синей груди Чурилиной, голосила Паруня жалкой плачею:
«А и наживна моя, — кричала, — головушка! А и желанная ты моя семеюшка! А спокинул ты меня, кокошу горькую, а и оставил чем свет горепашицу...»
Хаживал по Пешей слободе слух-слушок, что-де серчал Чурило за бездетчество, понеж векшей мокрой (видали) бабу учивал. Но кричать Паруня не притворилась: по себе, сиротушке, кручинилась.
И топор с руки её не выпадет, перевесы ль с берега закидывать... ей, Паруне, вдовой, не в новинушку, был Чурило с ленцой мужичонушка. А что женского деланья касаемо: коноплю ль чесать, у кросен сиживать, аль нести на торг к Спасскому соления, — то и в том у Паруни не срывается; всё умела вполбеды играючи.
Да в одном грызёт её докука смертная — не с кем словом добрым перемолвиться.
Вот и стала кого можно порасспрашивать, про зелейные травы привыведывать. Про нашёпты, уветы и заговоры ведунов мещерских привыпытывать. Зане ж станет, мнилось ей, она знахаркою, как почнёт целить хворобы-напасти, тут народ-то в дом к ней и повалится...
.............
Любостай, да рута, да вороний глаз в кладовой на ниточках сушилися, во печи мурвлёной дровцы щёлкали, по крыльцу снаружи дождь накрапывал, а пришёл ввечеру да и Чурило сам.
Подкосилися под бабой резвы ноженьки, започунилось на сердце недоброе.
Обомлённо стоит Паруня Фирсовна, лишь долонью от покойного отмахивает.
А Чурило знай её укоривает: попрекает бездетством-беспамятством. Сам в рубахе венчальной лазоревой, кушаком тесмяным опоясанный.