И, шапку-треух свободной рукой сняв, поклонился поясным туда, кверху, поклоном.
Ханский гнев, он, вестимо, и толмачу боком. Посему искушённый в опытах толмач смягчил в переводе Савватеевы дерзости. «Орусутские воины, — перетолмачил толмач, — восхищены доблестью монгольских ратников и высшею воинской мудростью их предводителей. С искренним сокрушением о содеянном предаются они на милость благороднейшего из благородных, храбрейшего из храбрейших...» И тому подобное.
Бату-хан, вполглаза не перестававший следить за лютевшим, казалось, час от часу более божественным всадником, слушал Савватея и толмача в полуха. Ему было всё равно. Он думал о том, что Джочи-хан не отдал бы, не сумел отдать сайгачиху Гульсун Хостоврулу. По выражениям лиц он угадывал, конечно, более или менее отличие подлинника от вольного буртасова перевода, но это было почти что безразлично, неважно нынче. К пленным орусутам, как и ни к кому на свете, он не питал сейчас ни зла, ни ненависти, ни желания сделать боль.
По распоряжению джихангира пленных отвели в лес, привязали по отдельности к сосновым стволам и оставили, живых-невредимых, для того якобы, дабы правдивым рассказом о монгольском великодушии они повернули сердца покорившихся земляков к желающим им добра завоевателям.
Ага.
* * *
* *
Мешало, собственно, одно: потаённое, невысказанное желание сокола заполучить орусута живым. Сэбудей понял это, когда приспело времечко сим желанием пожертвовать наконец.
Наклоняя голову, а затем и на колени приопускаясь, запросил (Сэбудей):
«О чёрный, уродливый, гордый и хитрый Дух Земли! Дух Зла! Дух Змеи! Дай, дай нам, живущим за войлоком, остановить этого... Дай, Дух! Дай нам! Дай...»
И, не успел довершить из глубин сердца вырвавшегося моления, на телеги вскарабкался невидимый до того хан Берке.
— Надо, осмелюсь предложить, досточтимый жанжин*, вот что сделать, если позволите...
* Полководец.
И, прошло четверть часа, вокруг орусутского богатура начало стягиваться последнее, венчающее дело кольцо.
Гранитные валуны размером с лошадиную голову укладывали в четыре руки в гнёзда китайских камнемётов, а камнемёты, на лошадях и подталкивая сзади кешиктенами-коновозчиками, подтянули и установили, как требовалось.
И тогда Сэбудей вытащил из-за суран-буса Бату-хана серебряный кинжальчик для очистки стрел и, полоснув им по здоровой щеке, заверещал.
Монголы как один попадали лицами в снег со своих сёдел, а в одиноко маячившего средь куч поверженных живых и мёртвых Коловрата полетели камни.
Первой, закачавшись, заваливаясь на бок, упала оглушённая Ласточка. Успев выпростать едва не придавленную ею ногу и сам уже получив удар в плечо, Коловрат сделал шаг, затем ещё к джихангировым, так и не достигнутым сегодня телегам и наконец упал, когда прицельно пущенный мастером-меткачом валун ударил прямым попаданием в не защищённую шеломом голову.
В 1246 году от Р. X. каганом в Каракоруме был избран сын Огодай-хана Гуюк-хан, а два года спустя заботами и хлопотаньем правителя Золотой Орды (в связи с по неизвестной причине смертью Гуюка) в каганы возведён был царевич Мункэ. Мункэ, сын младшего из сыновей Чингисхана — Тулуя, до конца дней почитал золотоордынского двоюродного братца-покровителя выше всех.
«Хоть и два их, — сравнивал он себя и Бату-хана с глазами одной головы, — да оба глядят в одном направлении...»
Бату-хан же умер в Сарае в возрасте сорока восьми лет от неизлечимой в ту пору болезни ног.
Китайский целитель, пользовавший его до восшествия на небеса, корень зла усматривал в переедании мясной пищи и недостатке подвижности. Известно, что в предшествующий кончине срок солнценосный отказывался даже от соколиной охоты, а отправляясь в случае крайней необходимости верхом, брал с собою защищающий от солнца зонт.
Его сын Сартак, принявший вопреки предписаниям Ясы ещё в юношеском возрасте христианство, так и не унаследовал власти, поскольку вскоре после смерти отца был отравлен его младшим братом Берке.
Вторым вслед за Чагадай-ханом принявший мусульманство Берке-хан унаследовал таким образом не только взимаемые с четверти мира богатства и власть, но и не утратившую женской привлекательности младшую жену брата Гулямулюк-учжин, а в придачу тех его жён и наложниц, каковые отказались быть погребёнными со своим господином.