— О, Майн Готт, вы ли это, ваше императорское величество? То есть, я хотел сказать, ваша светлость...
Та склонила голову:
— Да уж, не величество... Я сестра Варвара, с вашего позволения. Вы знакомы ли с его высокопреосвященством архиепископом Кёльнским?
— Не имел чести. Но весьма наслышан о его приверженности бывшему императору...
— Нынешнему тоже.
— К сожалению, Генрих Пятый нас разочаровал. Он пошел в родителя. Яблочко от яблоньки, как известно...
Герман ответил сухо:
— Нет, мне кажется, молодой человек менее порывист.
Вельф вздохнул:
— Не могу судить, но покойный Конрад мне и моей супруге нравился больше.
Герцог пригласил гостей за стол и велел слуге принести вина. А потом спросил:
— Как вы поживаете, ваша светлость? Выглядите прекрасно.
— Не преувеличивайте, пожалуйста. Я измученная, сломленная женщина...
— Ах, оставьте, право! — Он поцеловал Евпраксии руку. — Юность испарилась, но на смену ей пришло обаяние зрелости.
— Или перезрелости, — пошутила она.
— Что вас привело в Швабские края? Вы, насколько мне известно, вместе с крестоносцами удалились в Венгрию, а затем на Русь?
— Совершенно верно. Я приехала сюда по просьбе его величества, чтобы поспособствовать погребению Генриха Четвертого.
У хозяина дворца пролегла на лбу недобрая складка. Он откинулся на спинку деревянного кресла и проворчал:
— Думаю, вы напрасно тратите время...
— Отчего? — удивилась русская. — Разве предание тела земле — не христианский наш долг?
Вельф ответил:
— Это не просто тело, а тело еретика. И не просто еретика, а еретика-кесаря. И захоронить его в Шпейерском соборе — более чем кощунственно.
Ксюша возразила:
— Если Папа снимет анафему, то кощунства не будет.
Шваб заверил:
— Папа никогда не снимет анафемы.
— Вы уверены в этом? — не выдержал Герман: он сидел, словно на иголках, и дрожал от негодования. — Может быть, достаточно распрей и междоусобиц? Генрих умер! Понимаете? Умер, опочил, Бог его забрал! Перед смертью император покаялся, как положено христианину. Так не хватит ли глумиться над мертвецом? Мы живые и должны дальше жить, думать о хорошем и светлом, строить будущее, а не воевать с трупами врагов.
Выслушав его до конца, Вельф сказал, усмехаясь:
— Я боюсь, что и с вас Папа никогда не снимет анафемы. — Посмотрел с удовольствием, как у Кёльнского архиепископа надуваются жилы на висках, и закончил: — Впрочем, я не стану препятствовать вашей встрече. Если сможете его убедить — Бог вам в помощь! Просто высказал свою точку зрения. — Герцог встал. — А пока окажите мне честь и остановитесь под моим кровом. Я с гостями не спорю. У меня мирный дом.
Посетители молча поклонились.
Вскоре киевлянку приняла маркграфиня Тосканская. Итальянке перевалило за шестьдесят, и она сильно одряхлела, а подкрашенные басмой волосы старили ее еще больше; ноги-тумбы почти не двигались, руки чуть заметно дрожали, из груди с дыханием вырывались хрипы. Но, увидев Евпраксию, маркграфиня просияла, и морщины разгладились, а улыбка показала целые и довольно крепкие зубы.
— Солнышко мое! — пробасила Матильда. — Как я
рада, что вы приехали! Ничего, что я обратилась к вам по-простому, по-дружески?
Евпраксия ответила:
— Нет, наоборот, мне намного приятнее, ваша светлость.
— Ах, не надо «светлостей»! Давние знакомые, можем обойтись и без них. Вы давно не императрица, я по старости забыла о моих титулах... Мы вообще могли бы перейти и на «ты».
Ксюша улыбнулась:
— Я не против. На Руси не знают обращений на «вы», даже раб говорит хозяину «ты».
— Ну, тем более. Сядь поближе. И рассказывай, рассказывай, как ты провела эти годы.
Выслушав ее печальную повесть, пожилая аристократка вздохнула:
— Бедная моя! Как мне за тебя больно! Но поверь, что с Генрихом ты бы не была счастлива, даже если бы вернулась из Венгрии в Германию.
Ксюша кивнула:
— Да, в то время — наверное... Но потом, год назад, после отречения, если бы не умер и прочел мое посланное из Киева письмецо... Мы могли бы жить как частные лица, отстранясь от политики...
— Ах, не думай, не фантазируй, ничего бы не вышло! — убежденно произнесла маркграфиня. — Он не вынес бы частной жизни. Обязательно опять бросился бы в гущу событий. Нет, твоя любовь не имела перспектив с самого начала.
— С самого начала?!
— Я уверена. Я ведь, как с тобой, приятельствовала с Бертой, бывшей императрицей. И она делилась своими мыслями о супруге. Говорила: он и ангел, и дьявол одновременно. А с такими людьми долго уживаться нельзя.