У ДВЕРИ КОТЕЛЬНОЙ
Среди ночи в котельную дверь отворяю – "Playboy"!
На крючок бы закрылись, топчан затащили б за шкаф,
потушили бы лампу!.. В одних сапогах рядовой
Бурлаков... Кладовщица, его оседлав...
Отшатнусь. Слава богу, не видят вокруг ничего
и не слышат за бульканьем, гулом... В смущении дверь
прикрываю... Да пусть. Удивляет лишь выбор его –
тридцатипятилетняя душнозамшелая тверь.
Замуж хочется, вот ведь! Троих по котельным детей
нагуляла ушастых. Остыть не хватает ума.
Скоро дембель. Ликуя, пузато-обиженной, ей
из вагона помашут... Толстовские надо б тома
пролистать. Но куда там! Присоской у роты живет.
Или мужем ей кажется вся подшинельная плоть,
двухгодичная вечная юность? Тяжелый живот
плодоносит, не в силах супружеский долг побороть?
О КРАСКЕ
Что бы еще-то вспомнить о службе в смешливой армии,
в придурковатой Карелии, как бы еще напрячься?
Там и природа какая-то жидкая, грязно-марлевая,
слизисто-элизийская, призрачная, стоячая.
И березняк там какой-то зябкий, алкоголический.
Вот еще шаг – и кончится всякая ойкумена...
Там древесины такое качество и количество,
как в эпицентре тунгусского феномена...
То на плацу вдруг гаркнет глоточным матюгальником
прапорщик, точно чучело, туго набитый ватой.
То замполит притащится, и дураком-начальником
надобно восторгаться с рожей молодцеватой.
Вроде незрелого яблока, вроде железной маски
сводит улыбочка лживая челюсти мне и щеки.
"Пурин, покрась казарму!" (Нет и не будет краски.)
Но пустота: "Так точно!" – в цинковом водостоке...
"Краску тебе пришлем". Краски вовек не будет...
То солдатню гоняешь пьяную, обалделую
до четырех утра... Милые все мы люди.
И никому-то до нас нет никакого дела.
ФЛЮОРОСТАНЦИЯ-1
"Флюоростанция" – слово какое! В строке
не умещается. Все норовит это "о"
шариком теннисным выпрыгнуть... Стрельбище вспомню в леске –
так вот патроны в обойму вставлял: одного
все не уложишь, как если бы пальцев у нас
недоставало, – нажмешь, вылезает другой.
"Флюорографию, хлопцы, проходим сейчас.
Вольно. Заправиться. Форма одежды – нагой
торс. Командирам проверить состав... Становись!
Смирно! Равненье в шеренгах. На месте шагом-м...
Марш! Ногу взяли... и-раз-два!" – И вертится мысль:
словно силлабо-тоническим пишешь стихом...
"Окает" кто там и портит? "Баранов, оглох?
Раз-два-три, раз-два-три... Прямо! Носочек!" Ну вот –
вроде пошло, полетело. И выдох и вдох
уравновешены. Катится, дышит, живет.
ФЛЮОРОСТАНЦИЯ-2
Не страшновато ли, грудь упирая в стекло,
в сейфе стоять на коленях почти что, задрав
вверх подбородок? Германией как понесло!
Францией хрустнуло!.. Или у голого прав
нет? Допризывникам гонор не так ли и спесь
тучные дяди сбивают за красным столом?
Током убьют, как цыпленка? Элизиум весь
внутрь спиритический впустят, как в призрачном том,
помнишь, романе, где гамбургский Коля Ростов
истосковался по доблестной шпаге своей
в высокогорном Давосе?.. О, сколько ходов
у лимфатической памяти, сколько у ней
пор, капилляров петляющих... Новокаин,
анестезия блаженная! Что бы от нас
в липком наплыве косых фиолетовых спин,
рыжих подмышек, ушей оттопыренных, глаз –
и оставалось?.. Где наш отшлифованный строй?
Флюоростанция лишь кофемолкой гудит...
Опустошенно выходят. И курят. Сырой
даже у шуток, какой-то потерянный вид.
ЖАРИЩА
Осатанелое какое лето в Мотке!
В стеклянной трубочке свинцовый Цельсий спятил,
вспотел. Но вытереть лицо ему – пилотки
своей не вытянет из-под ремня приятель.
Ни Реомюр, ни Фаренгейт. Поблажки,
увы, не свойственны надутой загранице.
Зато у нас, хоть прикури от пряжки,
никто не чванится, никто не сторонится.
Вот капитанище наш, до трусов раздетый,
всех-всех желающих зовет с собой бороться.
Какое зрелище! Чудовищной приметой –
овечьи заросли слепого первородства.
Иаков, стерпит кто борцовские объятья?..