Всякий, кто не упускает из области прочно усвоенных его сознанием фактов предзаключенность доктрины большевизма во всех ее сторонах и выводах — если только отвлечься от максималистической концентрированности и изуверства ее русских идеологических и социальных проявлений — в старых европейских рационалистических и позитивистских учениях, — с небольшой затратой труда, при априорной уверенности в полном успехе своих поисков, найдет и в духовных течениях современной Европы это упорное и систематическое стремление к выводу человечества из его извечной заключаемости и специфической определимости стихией и категориями историческими. Если даже не иметь в виду всем известных просветительских и материалистских догм, унаследованных от «прогрессивных» воззрений XIX века огромным большинством европейских социалистических партий, то это сознательное стремление к выводу грядущих судеб человечества из сферы имманентной исторической трагики и к замене ее состоянием обеспеченности мещански-сытого спокойствия, можно проследить и в пацифистских, консолидационных и паневропейских движениях нашего времени. До чего истончился и выдохся некогда могучий идеалистический порыв к великой, хотя и утопической цели насаждения на земле вечной treuga Dei, как много чудовищного лицемерия или обманчивого самоусыпления в пацифистских речах о предотвращении кровопролитий грядущих войн, — можно видеть из терпимого, сочувственного и хвалебного отношения к ужасным кровопролитиям, сопровождавшим доныне все великие революции, столь характерного для среднего демократического европейского пацифиста, прочно воспринявшего мнение о революции как о «варварской форме прогресса». Впрочем, стремление к «консолидации» отношений политических и территориальных, возникших по мирным договорам, закончившим великую войну, и противодействие попыткам пересмотра этих договоров свойственно в первую очередь правящему слою государств, в результате войны возникших или увеличивших свою территорию без всякой соразмерности ни с направлением и интенсивностью довоенных национальных устремлений соответствующих, ныне «большинственных» и господствующих народов, ни с размерами произведенных ими в войне усилий и понесенных жертв, — и от новой войны могущих только либо потерять, либо, в лучшем случае, ничего не выиграть. Пацифистские же настроения среди народов, испытавших ужас и унижение поражения, поскольку, они и там распространены во многих, даже не социалистических кругах общества, являются точным показателем размеров и интенсивности национально-государственной деморализации этих народов в результате поражения и зачастую проявляются в самозабвенно-изуверских и нравственно-отталкивающих формах самооплевания и доносительства. Паневропейство, которое в русской среде часто сближается и сопоставляется с евразийством на основании мнимой общности поверхностно понятного и усвоенного признаков культурно-исторического самоосознания и самоограничения некоторых более или менее точно установленных географических миров, — паневропейство на самом деле глубочайшим образом от евразийства отличается полным отсутствием активно-творческой воли к выполнению каких-либо подлинно великих заданий мирового размаха. Оно является на самом деле открытой манифестацией всеевропейского пораженчества и оформлением ликвидации претензий на былое — действительное или мнимое — водительство исторических судеб земного человечества. Оно пытается организовать спасение жалких остатков всеевропейского патриотизма времен культурного цветения гордой цивилизации Запада и его самоутверждения и самовозвеличивания во вселенских масштабах, но в то же время отнюдь не подвергает старых европейских лженачал космополитического насильничества и мнимого универсализма какой бы то ни было ретроспективной критике и пересмотру в свете тяжкого исторического и нравственного опыта пережитой катастрофы. Тем менее склонен паневропеизм призывать к освежению и преображению старых европейских философско-исторических умозрений новыми метаисторическими и религиозномистическими точками зрения, преодолевающими обветшалые позитивно-рационалистические шаблоны, будучи в этом смысле эпигоном и последышем старой линии развития европейского интеллекта и мирочувствования.