Конечно, вскрытие основного логического порока, заключенного в этом вопросе, и тем самое действительное на него возражение заключается именно в указании на совершенное отсутствие каких бы то ни было реальных смыслов, которые вкладывались бы огромным большинством периферии в содержание многообразно-противоположных пар дилемматических терминов — «католичество» и «православие», «Запад» и «Восток», «Европа» и «Россия», несмотря на то что ими пестрит огромная часть русской историософской и публицистической литературы, оставшаяся для огромного большинства периферии почти совершенно незамеченной, что верно в особенности для противозападнического лагеря, который огульно, по привычке, по лености и шаблонности мысли, заподазривается в «реакционности», «мракобесии», «монархизме» и, в дальнейшей градаций конечно, в «антисемитизме» и «сочувствии погромам» (между последними понятиями периферия никогда не устанавливала сколько-нибудь тщательных различений). Тем не менее в интересах полноты изложения и чтобы огульно-индифферентному отношению периферии противопоставить нечто конкретное и положительное, мы должны совершить экскурс в область сущности православия, хотя бы в тех экзотерических формах и мерах его, которые единственно могут быть открыты религиозному восприятию иноверца, и всей остроты его многовекового догматического, канонического и культурного конфликта с католичеством, до сих пор оставшейся совершенно незамеченной и неоцененной во всем своем реально-историческом значении нашей периферией, — и уже одно это колоссальное упущение в достаточной степени свидетельствует о безнадежной ее духовной маломощности, ограниченности и отсутствии чутья исторической действительности. Даже находясь как будто совсем близко к обретению истинных корней русского своеобразия, сознание которого у восточноевропейского интеллигента все же в редкие минуты просветления всплывает на поверхность духа, он роковым образом не решался сделать последние несколько шагов, чтобы ощутить, насколько он сам, иноплеменник по крови, иноверец по унаследованной религии и атеист по собственному своему внутреннему развитию, — все же пронизан какими-то элементами православной стихии, хотя бы в ее конечных, следствующих и вторично-производных проявлениях в области чисто светского, культурного воздействия. Ибо, конечно же, вся огромность и важность православия и католичества как духовных реальностей, отнюдь не вмещающихся в основных очертаниях своих чисто вероисповедных, катехизических определений, но лежащих краеугольными камнями в основании двух огромных, богатейших и в разные стороны обращенных культурных надстроек, — выходит в своих мировых аспектах и притязаниях далеко за пределы видимого человеческого состава обеих церквей. И если мировые задания и предопределения как православия, так и латинства не могут не иметь величайшего значения для самых отдаленных, генетически и географически, культурных миров земного человечества, то в сколь большей мере должна была бы проблема православно-католической борьбы в том мире стоять в фокусе внимания еврейского религиозно-культурного целого. И тем не менее, повторяем, поразительно то полное отсутствие исторического чутья, в результате которого еврейско-интеллигентский бунтарь, по природе своей изобретатель, решатель и любитель, часто болезненный, всяческих проблем, апорий и противоречий, иной раз совершенно ничтожных и праздных, проходит мимо этого вопроса вопросов, даже находясь на путях искреннего и не лишенного глубины самоосознания. Далеко ли ходить за примером: вот ведь и г. Штейнберг, отвечая на глубоко прочувствованную статью Л.П. Карсавина, в которой мысль автора все время фиксирует в своем поле православие как некую основную точку зрения для всякого возможного подхода со стороны религиозного русского человека к больной и много, сложной еврейской проблеме — только под самый конец своего слишком черствого и формалистического ответа (не лишенного известной дозы замеченной Достоевским извечной еврейской «надменной улыбки»), еще вовремя спохватился написать: «Мы ощущаем, как много в нас русского насколько мы свободны от всяких общественных предрассудков, от прикованности к материальным благам мира сего, насколько ближе к истинным источникам религиозной жизни, к последним глубинам человеческого сердца — и благодарны за все это судьбе, приведшей нас в Россию и давшей нам возможность узнать и полюбить русский народ. Ведь мы поистине единственные азиаты в Европе, но наши европейские братья боятся признаться в этом своим заносчивым полуостровитянам, а между тем как легко нам быть самими собою в России!» (Курсив наш. — Я.Б.) Здесь противоположность между Россией и Западом, в частном применении к судьбам нашего народа, поставлена и уяснена г. Штейнбергом с большой точностью, меткостью и искренностью, возведение и обоснование этой противоположности в истоках религиозных прямо подсказывается содержанием статьи и духовным обликом его оппонента, но ядовитый туман невежества и предрассудков нашей периферии застилает от глаз А.З. Штейнберга необходимость занять по отношению к этой противоположности, чреватой возможностями и последствиями первостепенной важности для будущих религиозных и исторических судеб нашего же народа, более определенную и активную позицию.