Кругом, конечно, бесконечное множество бытовых мелочей напоминает, что здесь не Россия; но и в самых различиях более пристальное внимание открывает новые сближения и аналогии. Общепризнанная lingua franca всего этого разноплеменного населения, конечно, английский язык; но его чуждые, односложные и сухие звуки здесь окрашены той же знакомой небрежно-певучей акцентуацией несомненного одесского происхождения. Вокруг — несметное множество многословных вывесок, лишенных почти всяких живописных украшений, трафаретно болтливых и фамильярных. Но глаз узнает нечто давно знакомое в некоторой небрежности орфографии, иногда нарочитой, и в наивно-приспособленной транскрипции имен на «берг» и «штейн», к которым здесь почему-то чаще, чем на родине, примешиваются языковые ингредиенты славянского происхождения: здесь встречаешь и Кринских, и Львовых, и Лебедевых, и даже Ломоносовых. Вместо дореформенных таратаек патриархальных балагул всюду снуют и тарахтят грузовики и автомобили, но наружность обманчива, и перебойный, ковыляющий бег изношенного еврейского автомобиля обдает давно знакомой жутью, мистическим гротеском еврейской упряжки на грустном фоне бескрайной степи, тонущей в осенней слякоти. Отовсюду несется назойливый шум радиоаппаратов — этих непременных аксессуаров буржуазного благополучия еврейской семьи: пробуешь выделить слухом один из них из общей какофонии и узнаешь «Камаринского» или «Пой, ласточка, пой». На углу нищий скрипач пилит что-то нескончаемое: подходишь ближе и в скрипучих фальшивых звуках не сразу и не без изумления узнаешь «Дубинушку».
Культурно-исторические связи американского отпрыска русского еврейства со старой родиной неожиданно оказываются очень крепкими — может быть, даже крепче, чем — при том же числе разделяющих поколений — у коренных русских, в общем, легко поддающихся здесь нивелирующим влияниям механической цивилизации. Для старших еврейских поколений религиозно-бытовые навыки, вынесенные из старой родины, служат тем духовным трамплином, на который опирается активное неприятие новшеств и противление нивелирующим идеалам и жизненным целям молодого поколения. Среди географического разнообразия исходных культурных очагов в Старом Свете, русско-евразийский комплекс занимает центральное положение в этой борьбе — не только в смысле численного преобладания своих выходцев, но и как тот координатный центр, к которому относимо все наиболее значительное в еврейской национальной культуре за XVIII–XX вв. Русский Западный и Юго-Западный край, со своими многочисленными центрами духовной деятельности, овеянный таинственностью старинных легенд, стоит доныне в центральном узле национально-культурной мнемы. Лучи света от волынских, подольских и литовских школ книжной мудрости, уже редкие и рассеянные, еще доходят через дали пространства и времени до отдаленных углов американской диаспоры по-разному и в разной степени воспринимаемые и хранимые. Отсюда — своеобразная национально-культурная градация и дифференциация по месту происхождения на евразийских и прилегающих к ним территориях. Эта «табель о рангах», устанавливающая порядок личного достоинства между литовской, белорусской, малорусской, польской, балканской, бессарабской, румынской и др. еврейскими группами слишком сложна, чтобы о ней распространяться. Отметим только интересный факт, что настоящими париями в этой системе местничества оказываются евреи галицкие. Нравственный инстинкт народа с большой отчетливостью угадывает гибридность и неустойчивость галицко-буковинского типа с его наследственным грехом культурного смесительства восточных и западных начал. (Здесь — аналогия со стихийной ненавистью украинского крестьянства к нахлынувшим из Галичины в 1918–1920 гг. массам рвачей, указчиков и пропагаторов москвоедства габсбургского изделия.)