И вот именно в такой день шеф обвинил Джамильку с Танькой в нечуткости, хамстве по телефону и пренебрежении к читателю.
— Вы вообще не умеете разговаривать с людьми! — бушевал шеф. — Естественно, что подписка падает! Кому захочется читать газету, в которой его обхамили с ног до головы?! Люди выказывают внимание, находят время — звонят! И заслуживают немного встречного внимания! Неужели так трудно нормально ответить?! Нор-маль-но! А не лаять в трубку, как хабалки последние!
Зазвонил телефон, и шеф, не дав унасекомленным сотрудницам подойти, сам взял трубку.
— Вас слушают, — торжественно произнес он и повел бровью в сторону провинившихся. — Да. Это редакция. Да. Спасибо что позвонили, — еще один уничтожающий взгляд в сторону секретарши и ответсека. — Говорит учредитель. Да. Вот приходится самому подходить к телефону, да, — горькая усмешка в адрес недостойных. — Разумеется, я помню эту статью. Спасибо, — шеф разводит руками, мол, видите, ведь возможно же. — Нет. К сожалению, это не в нашей компетенции. Я все прекрасно понимаю, но… Нет, но… Это невозможно… И этого мы сделать не можем. Как почему?! Потому что это полн… потому что невозможно… нет… Это вне нашей комп… Я все понимаю, но.. Что зна…?.. Да пошел ты к такой-то матери!!!
Трубка летит на рычаг. Шеф пожимает плечами и выходит из комнаты.
…Два пополудни. Открывается дверь, и в редакцию, мыча под нос что-то легкомысленное, неторопливо входит Дедушка.
— Пурум-пум-пумс. Нн-ус. Что у нас? — добродушно спрашивает он.
— Как повстречались с отцом диаконом? — спрашиваю в ответ я. Дело в том, что у Дедушки была назначена в метро встреча с известным православным богословом, собиравшимся передать для газеты какие-то материалы по межрелигиозному диалогу.
— Ах ты, господи! — от дедушкиной беззаботности не остается следа. — Да не может этого быть! Разве сегодня?.. — дедушкино настроение окончательно портится. — Да. Точно. Сегодня. В час. На «Новокузнецкой». Неудобно-то как. И как же я мог забыть? — ноет он. — Не мог… А забыл. Потому что мудак, — с мрачной откровенностью завершает Дедушка короткий сеанс самобичевания.
В это время раздается звонок в дверь. Танька смотрит в глазок и поворачивается к нам с вытаращенными глазами:
— Дьякон!..
— О-а-у-у… — приглушенно воет Дедушка и затем спешно дает оперативные указания: — Значит так, меня нет… Я… Где я? А? Вы не знаете, где я. Вот где. А собирался встречаться с ним. Вот. Это вы знаете. Потом скажу, что ждал его до морковкина заговенья на «Новослободской». А кто из нас ошибся — Бог рассудит, — с этими словами он скрывается в сортире.
Совершенно ошалевшая Танька открывает дверь, и в редакцию вваливается раскрасневшийся священнослужитель.
— Здравствуйте, — произносит он, запыхавшись. — Неудобно-то как. Я на лекции был, и совершенно из головы вылетело, что мы о встрече договаривались. Я побежал, да уж поздно. Решил сюда. А Лоэнгрин Матвеевич что же?.. Еще не приходил?..
Но прежде чем мы успеваем ответить, что Лоэнгрин Матвеевич ожидает его на «Новослободской», раздается нечто, напоминающее паровозный гудок, затем звук спускаемой воды, и из санузла, отряхивая руки, победительно появляется наш учредитель.
— А-а! Отец диакон. А я вот только-только вошел. Ждал вас. На «Новокузнецкой», да. Так сказать, до морковкина заговенья… Г-хм. Пардон. Задержались? Или… ха-ха… заработались-позабыли, а? А?
Диакон что-то сконфуженно бормочет в ответ. Но Дедушка уже не сердится на него.
— Ну-ну, Бог простит, — снисходительно говорит он. — Пойдемте-ка лучше посмотрим, что вы нам принесли.
Братья по перьям. Нелирическое отступление
«ЕЖ» недолго был одинок. Его появление стало знаком, что — можно, и еврейские периодические издания самой разной направленности, начали плодиться и размножаться. Это были местные общинные боевые листки и издания на всю страну, газеты и журналы сионистского толка, научно-просветительские, молодежные и литературно-художественные, ведомственные и узко-профессиональные — учительские, исторические, книголюбческие, лингвистические и даже представляющие удивительное для России кибуцное движение.
Все эти издания шеф глухо ненавидел. Поводом для ненависти был единственно факт их существования. А также что кто-то давал на них деньги вместо того, чтобы давать их на один центральный еврейский орган, то есть на «ЕЖа».
Особенно не любил он питерскую газету «Анахну» — «Мы», возникшую раньше других, примерно через год после «ЕЖа». Во-первых, в отличие от большинства других изданий, она не собиралась через несколько месяцев после выхода первого номера бесследно исчезать — еврейские организации города Питера в обмен на рекламу их мероприятий и теплые отчеты об этих мероприятиях не слишком щедро, но стабильно давали «Анахну» деньги. Во-вторых, учредитель и главный редактор этой газеты Иона Георгиевич Сладков был, как и Дедушка, избран в президиум «Кагала». На что, по мнению Дедушки, имел гораздо меньше оснований, а, по мнению многих бойцов старой еврейской гвардии, значительно больше — как участник прежней подпольной жизни. Впрочем, что-либо конкретное об этой его жизни мало кто знал — видимо, уж очень она была подпольная. Знал ли сам Сладков, сказать непросто. Поскольку рассказывал он о своих заслугах перед возрождающимся еврейством много и с удовольствием, но без излишних подробностей.