Вот только несколько вариантов «придуманных» таким образом подписей из еврейских газет того времени. «Снова объединяемся… чтобы разъединиться?», «Город без евреев реставрирует синагогу», «Борьба с терроризмом. Пять способов», «Позвольте мне любить…», «Премьер выбирает русских», «В Думе создается религиозное лобби», «Фестиваль подпольной культуры», «Шииты в синагоге», «Ложью единые», «Иран берет под контроль палестинцев», «Трудная дружба»…
Ну и неизбежные: «Их нравы», «Цена свободы», «Встреча друзей», «Будни общины», «Как мы отмечали Пурим», «Кто читает нашу газету».
А вот и абсолютный победитель, причем не только в категории «тяжелая эротика», но вообще во всех — заголовок из провинциального листка: «С приходом нового руководства общины старое еврейское кладбище начало оживать». Данс макабр!
Маньчжурский тихушник
Время от времени шеф брался укреплять состав редакции. Иногда просто от смутного недовольства существующим, иногда с чисто меркантильными целями — например, получить задаром компьютер. Причем, на мелочи не разменивался — делал варяга сразу главным редактором.
Первым в этом ряду стал неугомонный израильский юноша Эмик Фиш, сначала подвизавшийся на поприще совершенствования иудаизма, затем прославившийся на всю общину бурным романом с эффектной дамой заметно старше себя, потом поставлявший в Россию свинохвостых макак и прочий животный экзот и, наконец, утвердившийся в сфере еврейской демографии. В фонд газеты он внес ежемесячное пожертвование в размере трехсот долларов и древний оранжевый «мерседес» с плохо понимавшим по-русски шофером-кавказцем в комплекте.
Недолгий срок его пребывания в должности главного редактора пришелся на романтический период. Возможно, именно занятость Эмика на личном фронте и избавляла нас от его участия в изготовлении газеты. Впрочем, плату за возможность называться главным редактором ведущей общинной газеты Эмик вносил исправно. А большего от него, собственно, и не требовалось.
Разнообразная деятельность Эмика субсидировалась его старшими братьями, вполне успешно занимавшимися в Израиле строительным бизнесом. Они готовы были до скончания времен материально поддерживать младшего, поставив ему только два условия: не сметь близко подходить к семейному бизнесу и не слишком часто пересекать внутрь границы исторической родины. Видимо, любить Эмика на расстоянии было проще. Его бурная история с эффектной дамой заметно старше его, сопряженная с обоюдными публичными поношениями и бросаниями ключей в лицо, служила подтверждением тому.
Посещая редакцию в отсутствие Эмика, эффектная дама заметно старше его, отзывалась о нашем главном редакторе в самых нежных словах. Но стоило ему появиться, разражался скандал. Эмик, в общем, не предпринимал для этого никаких усилий, все происходило как-то само собой. Впрочем, крушение большинства его начинаний — личных, общественных и коммерческих — неизменно происходило само собой… Так же сам собой он в какой-то момент исчез из редакции…
На смену Эмику был взят бывший малолетний узник гетто, преподаватель информатики в педучилище и историк-любитель Зяма Сопкин. Собирая материальные плоды на ниве педагогики, подлинным делом своей жизни он считал изучение малоизвестных страниц еврейского культурного бытования в советские времена. Зяма лазал по архивам, донимал вопросами престарелых очевидцев, собирал по щепотке материалы и время от времени продуцировал разнообразные статьи и даже увесистые монографии. Культурная общественность, причем не только еврейская, принимала их благосклонно.
Было у Зямы и еще одно увлечение — волоокие девицы родом из глухой провинции. Нередко — выпускницы его же училища. На каждой еврейской тусовке он появлялся с очередной красавицей. Спутниц своих Зяма чаще всего представлял как бесценный кадр для будущего развития (например, педагогики) и «раскрытый им талант». Талантливые кадры кивали светлыми или темными кудряшками и явно не понимали, где они и зачем. Чем этот невысокий человечек с седым коком и внешностью, которую обыватели называют «типично еврейской», соблазнял провинциальных королев, для всех оставалось загадкой.
Видимо, их привлекали его душевные качества. Или еще что-нибудь сходу невидимое.
Но дело не в девицах. Принеся нам в газету свой мемуар о пребывании в гетто в двухлетнем возрасте, Зяма проговорился, что ему для работы дома выдали на службе компьютер. А ставить его в крошечной, заваленной собранными историческими материалами квартирке решительно некуда.