Вся эта насыщенная публицистическая деятельность до поры до времени оставалась в условно парламентских рамках. Пока за дело не взялся Дедушка лично. В нескольких коротких, но чрезвычайно эмоциональных заметках он, не желая по обыкновению вдаваться в идеологические вопросы, прошелся по личностям всех основных представителей противостоящего лагеря. То есть буквально по личностям, осветив все — от количества волос на голове и сантиметров в росте до, так сказать, объекта обрезания… Но простого словесного хулиганства Дедушке было мало. Общие обвинения Валиных и Юликовых опусов обратились в дедушкиных писаниях чеканными, хотя и бездоказательными формулировками. И только традиционное еврейское нежелание выносить сор из синагоги оградило шефа от судебных процессов по делам о клевете и оскорблениях чести и достоинств.
Скандал достиг высшей точки. Вожди «Кагала» объявили о полном разрыве личных отношений с Дедушкой. Что, впрочем, могло не помешать им критически пройтись по его личности при встрече. А этого Дедушка крайне не любил. Ему всегда больше нравилась полемика без непосредственного участия второй стороны. Короче, на очередную конференцию «Кагала» в пансионат под Питером вместо него отправился я. В кармане у меня лежало предназначенное для публичного зачитывания заявление шефа о выходе из Президиума. Заявление было написано в том же ругательном тоне, что и пресловутые статьи, и помечено числом, предшествовавшим первому революционному выступлению Вали Шаргородского на Президиуме, которое, собственно, и положило начало «дискуссии».
О самой конференции скажу только, что на ней произошел окончательный раскол. Валя и его сторонники, не найдя понимания у большинства делегатов, демонстративно вышли из «Кагала» с намерением самостоятельно строить новое светлое будущее для общины. Это случилось довольно быстро, поэтому оставшееся до поездов и самолетов время оппозиционеры выступали в роли пассивных зрителей. И пили, конечно.
Утром второго дня конференции, сидя в зале, я слушал рассказ очередного представителя «с мест» о сложностях в общинном строительстве вообще и лично его успехах. Вчерашний вечер — после серии отставок и зачитывания дедушкиного письма — помнился смутно. Ну, бар, стол… ну, танцы какие-то… и что-то такое на улице… пластиковый стаканчик… музыка зачем-то… трава… сыро… опять бар… Подошел Валя. Садиться не стал. Постоял некоторое время, озираясь с мутно-ироничной усмешкой, и наконец потыкал меня пальцем в плечо.
— Рыба моя, ты чего сидишь?
— А что?..
— Так ведь два уже, заяц моего сердца! Бар открылся. Наши все там.
И мы отправились в бар. Голова у меня была тяжелой после вчерашнего и, судя по виду коллег-протестантов, пострадал не один я.
— Давайте сегодня пивка, а? Без тяжелых алкогольных… — взмолился я. Большинство, за исключением одного бывшего врача скорой помощи, поддержали эту оздоровительную инициативу.
Мы с Валей отправился к стойке.
— Пиво у вас свежее?
Бармен внимательно посмотрел на нас и, пару секунд пожевав губами, ответил:
— Свежее. Сегодня все свежее. Вы вчера все выпили.
За пивом выяснились некоторые подробности вчерашнего вечера, которые прошли мимо меня. Ну, видимо, пока все это — трава… музыка. Короче говоря, после посиделок в баре один из пылких сторонников Вали испытал глубокое возмущение по поводу несостоявшейся дискуссии. И, несмотря на поздний час, решил дискуссию немедленно развернуть. И развернул… Результатом стал подбитый глаз председателя Президиума «Кагала»… Такие вот безобразные вырисовывались подробности.
Кстати сказать, со мной несколько вполне симпатичных мне по-человечески руководителей «Кагала» во главе с председателем Президиума тоже перестали разговаривать на год с лишним. Не вкупе с Дедушкой, а индивидуально — после моего газетного отчета о конференции под названием «Кагал и фингал»… Помирил нас Жорка, знавший их с раннего детства, благодаря бабушке.
Бабушка и внук в исторические времена
— Решительно не понимаю, как это вы выносите Жорку, — качнула головой Княгиня, наливая мне кофе.
— Полноте, Зинаида Пална, что ж вы так сурово… Жора — чудный, я люблю его.
— Да мы все его любим, конечно. Но вот этот его тон… — встав посреди кухни, она надула щеки, высоко подняла брови и рубанула воздух прямой рукой. — «Бабушка, вы не понимаете!..» Встанет вот тут и начинает вещать… И я уже не знаю, прав он на самом деле или не прав, согласна я с ним по существу или не согласна. Настолько тон безобразный… И я ему просто говорю: «Пошел вон из моей квартиры!!!»