И, элегантно раскланявшись, Гегечкори удалился.
Ближневосточную нишу в «ЕЖе» плотно занял Паша Поликарпов. В советское время он служил корреспондентом сразу нескольких центральных изданий на Ближнем Востоке, понятно, на арабской стороне. При этом у него скопился довольно богатый материал и о противнике дружественных СССР арабов.
Был ли причиной этот интерес к Израилю и израильтянам, а может, наоборот, излишне подробное внимание к происходящему в арабском стане, но братья-мусульмане заподозрили его в недостаточной лояльности делу освобождения Ближнего Востока от сионистской заразы. Поликарпов без лишнего шума был досрочно отозван в Москву, где продолжал публиковать материалы «из накопленного» у арабов. Прочие же наработки до восстановления дипломатических отношений между Россией и Израилем лежали мертвым грузом.
Стало можно, и Паша возжаждал поделиться имеющимся. Мы же, в отличие от других изданий, готовы были публиковать Пашины «про-израильские» материалы в поставляемых им объемах. И Паша приносил разворотные статьи чуть не в каждый номер, причем, были они насыщены информацией, малоизвестной ни только рядовым читателям, но даже академическим специалистам.
Несколькими годами позже Поликарпов вновь оказался на Ближнем Востоке, на этот раз в Израиле, в качестве главы корпункта одной из популярных газет. Продержался он там около года, после чего был выслан по подозрению в шпионаже.
Паша, выпивоха, анекдотист и дамский угодник, с удовольствием участвовал в наших редакционных посиделках и вписывался в них вполне гармонично. Выпив, он начинал щурить черный разбойничий глаз, подкручивать черные же разбойничьи усы и обращаться ко всем без различия пола и возраста — «Стари-ик!» Но как-то раз Паша изменил привычному обращению, и в результате у него вышел прелестный застольный диалог с Жоркой.
Несколько перебрав, Паша ненадолго задремал прямо за столом. Проснулся он в момент, когда Жора, тоже изрядно подвыпивший, произносил витиеватый тост за присутствующих дам. Дослушав, Паша проникновенно протянул:
— Прекра-асно сказано, малы-ыш!
— Спасибо, Карлсон, — немедленно реагировал великолепный Жора.
Он вообще бывал блестяще остроумен. Выслушав на одной из пьянственных посиделок историю о гражданине, носившем фамилию Лесюк, а литературные свои опусы подписывавшем «Покровер-Блаженный», Жорка поинтересовался природой необычного псевдонима. Узнав, что прозвище было взято в честь любимого храма гражданина Лесюка, наш главред задумчиво произнес: «Хорошо еще, что ему нравится именно этот культовый объект. А-то был бы какой-нибудь Всехскорбящер-Радостный…»
Кстати сказать, Дедушка однажды попытался бороться с нашим пьянством. Он подошел ко мне, когда я сидел в «кают-компании», погруженный в правку важного, но очень небрежно написанного текста.
— Послушай! — сурово начал он, усаживаясь рядом. — Я давно хотел с тобой поговорить.
— Весь внимание, экселенц, — с трудом выбираясь из словесной паутины, отозвался я.
Осуждающим жестом шеф указал в угол, где скопились свидетельства вчерашнего вечернего застолья, еще не ликвидированные уборщицей. Тон его сделался еще более суровым:
— Почему у вас постоянно бутылки?! — вопрос явно был приготовлен заранее.
— Ну, видимо, потому, что мы постоянно пьем, — я постарался дать абсолютно честный и исчерпывающий ответ.
Шеф ошарашено посмотрел на меня:
— Ну, да, конечно… — он встал и медленно вышел. Но тут же вернулся и требовательно продолжил:
— Но можно же что-то сделать?!
— Что, например? — я снова был весь в чужом тексте.
— Да, действительно… — обреченно сказал Дедушка и ушел уже окончательно.
Маргиналии. Он может решать
Я приехал в Иерусалим и оказался среди гостей на свадьбе Жоркиной кузины. Свадебное застолье было приготовлено в банкетном зале в религиозном квартале Санхедрия. Папа невесты — уважаемый раввин, абсолютное большинство приглашенных — облаченные в черные пиджаки ортодоксы. Дамы (включая Княгиню) — отдельно, за стеной.
За единственным в мужском зале «светским» столом — мы с Жоркой, пара товарищей отца невесты по московской, еще дораввинской жизни и дядя невесты по матери — знаменитый поэт. Окружающие смотрят на нас с некоторым раздражением (да мы и сами ощущаем наш стол как чужеродный элемент). А тут еще выясняется, что поэт несколькими днями ранее выступил по популярному радио с довольно ехидными замечаниями в адрес ортодоксальной части израильского общества.