— Был где, а?
— Да уж. Еле дохромал по льду-то. Ужас. Но надо. Трагедия! Человечество… Не чистят же. Так и хромал еле-еле… еле-еле… Безобразие. Осветить хочу.
И попытался подсунуть шефу свои листочки. Тот их мягко, но решительно отпихнул, не прерывая, однако, разговора. Дедушка был настроен благостно, и в голосе его звучало великодушие:
— Ну, освети, если стоит того. А где был-то?
— Так ведь и говорю: юбилей. Трагедия!!! Народу тьма. Очень. Очень, да. Жертвы. И всё не экране. Ужас просто. А который открывал… сам… и весь в медалях. И так это хорошо говорил…
— Который вечер открывал?
— Не-ет, вечер, как обычно. Она. А он — ворота.
— Какие ворота?! Там где вечер был? — Дедушка начинал терять терпение, и Наум заволновался, отчего рассказ его сделался еще менее связным.
— Нет, раньше. Холокост, так? Юбилей — открыли, и все как побегут. Ну, кто мог. Остальные всё уже… погибши… И всё не экране. Трагедия! А который спасал… просто слезы на глазах. И этот, в полоску. До слез прямо…
— Тигр что ли? — опасливо спросил шеф.
— Зачем тигр? — обиделся Наум. — Выживший. И еще детишки с цветочками. Так и вышли и вручили. Он и прослезился. А пока заметочки сделал.
— Который выступал заметочки делал или выживший? — в голосе Дедушки явно звучали нотки змеиного шипа. — Или из детишек с цветочками кто?
— Да нет же. Я заметочки… А детишки — нет. Они — цветы. А этот говорит: никогда, говорит, больше. И не допустим… И медали им вручили. Старушки вышли, военные тоже…
— Откуда вышли?! — взвыл шеф. — Из ворот?!
— Не-ет, наоборот. Вошли… Праведники! На сцену. А Израиль — медали… Нет, это как всегда… Народы мира. Но все-таки трогательно, правда? Так что все получилось на пять.
Фотограф выдохнул и удовлетворенно посмотрел на шефа.
— Знаешь, Наум, — шеф уже еле сдерживался. — Я. Ни хрена. Не понимаю. Что. Ты. Блядь. Несешь. Ни хрена! Ты это понимаешь?
У несчастного на глаза навернулись слезы. Он поднатужился.
— Ну, ведь же говорю!.. Вечер, так?.. Эти все, так?.. Юбилей, ну? Трагедия!!! Как побегут. Ну, которые вышли, который открыл. Тогда еще… И выступал очень…
И Дедушка, наконец, не выдержал.
— Так. А теперь заткнись! — загрохотал он. — Заткнись, я сказал! Теперь соберись и попробуй внятно объяснить, что, где и когда. Внятно! Ну?!!
Наум замолк, покраснел, напрягся, выпучил глаза и вдруг дико заорал в лицо совершенно ошеломленному шефу:
— Ге-не-ра-а-ал!!! Освенцим!
Нелирическое отступление. Кончил дело — гуляй смело
Мне нередко приходилось присутствовать — и в качестве представителя прессы, и даже в качестве представителя ответчика (одна сильно и демонстративно не любившая евреев организация обиделась на «ЕЖа», назвавшего ее в своей публикации «юдофобской») — на разного рода «нацистских», как мы их называли, судебных процессах. Но этот был, пожалуй, самым занимательным. Подсудимого с таким количеством титулов московский Дом правосудия, наверняка, видел впервые. Судили главного редактора газеты «Перунова Русь», «председателя Великорусской партии великороссов», «академика-архипатриарха Русской национальной академии», «главу Русского правительства России в подполье». Впрочем, как было сказано в бессмертном фильме, «в соседнем районе украли даже члена партии». Тем более, экспертиза, несмотря на все эти титулы, признала гражданина Железнюка вменяемым.
Уголовное дело против него возбудили за разжигание национальной розни, каковым была признана публикация в «Перуновой Руси» так называемого «Катехизиса еврея в СССР». Это помимо прочих, постоянно тиражируемых Железнюком исторических претензий к «малому народу» и призывов пресечь этого самого народа вредительскую деятельность любыми подручными средствами вплоть до тележного колеса.
Пословица говорит: «Делу время, потехе — час». А «Дело Железнюка» было будто нарочно выстроено в противовес этой народной рекомендации. Собственно делу в этом деле досталось не так уж много времени, зато потехе…
Вдоволь потешился один из общественных защитников обвиняемого, появлявшийся на судебных заседаниях то в отороченном овчиной френче и галифе с широченными лампасами, то в дерюжной хламиде до полу и с сучковатым посохом.
Потешился адвокат подсудимого, заявивший что прокуратура находится под влиянием сионистского лоббизма. Прокурор, кстати, ответил на это досужее обвинение и тоже потешился вволю. «В какой палате у нас прокурор?..» — из того же бессмертного фильма. Так вот, прокурор оказался в одной палате с обвиняемым. Под конец процесса он разразился адвокатской по сути речью.