Казалось, еще минута, и фимины глаза запрыгают по редакционному столу.
— Так ведь… Он месяц назад умер…
— Да? Ну, слава Богу.
Шеф умиротворенно вздыхает. Фима в ауте. Редколлегия продолжается.
Наконец из общественного. Обозреватель уважаемой столичной газеты Аркаша Поляков опубликовал статью о положении нацменьшинств в одной среднеазиатской республике. Об угнетении евреев в статье ничего не было, наоборот, речь шла о том, что еврейская община, в отличие от многих других, существует сравнительно благополучно. И потому молчит и за других не заступается, боясь потерять привилегии. А вот евреям бы как раз и вспомнить, что в истории всяческие гадости начинались с молчания, и, так сказать, возвысить свой голос… А если тамошние еврейские лидеры этого не делают, то неплохо бы, например, выступить московским раввинам, которые не так давно посещали означенную республику и даже были приветливо приняты ее руководством…
Статья наших раввинов очень задела. Причем, надо отдать им должное, прежде всего потому, что они беспокоились о евреях той самой среднеазиатской общины — не дай бог, аукнется там здешняя свобода слова! А один из упоминавшихся в Аркашиной статье раввинов был тогда довольно близок с шефом. Во-первых, потому что раввин этот, уроженец Штатов, по-русски говорил через пень-колоду, а Дедушка наоборот — в совершенстве владел английским. Во-вторых, потому что наклевывался у них какой-то взаимовыгодный бизнес-проект на основе американо-раввинских связей и дедушкиных еще доперестроечных местных контактов. Короче, упомянутый раввин на каком-то еврейском рауте между делом вкратце рассказал Дедушке эту историю, и тот немедля вознегодовал. И возжаждал поделиться и высказать. И увидел знакомое лицо. И подошел к Аркаше Полякову. И обнял его. И сказал так:
— Старик, ты вообще слышал, что учудил этот Поляков? Ну, с этой своей статьей? Совсем с глузду двинулся. Разве так можно? Это ж безответственность какая!!! Раввины же как лучше хотят! Они же отвечают за все за это дело… А тут — на тебе, умник выискался!
Аркаша некоторое время изумленно слушал гневные филиппики в свой адрес, а потом тихо сказал:
— Лёня… Такое дело… Поляков… это я.
Ни единый мускул не дрогнул на дедушкином лице. Он не замолчал и тона не сбавил:
— …и вот что я хочу сказать тебе, Аркаш. Просто от чистого сердца. По-стариковски. Вот ты молодец! Здорово ты им врезал. Нет, правда. Сколько можно вот так молчать, прятаться за чужие спины. Они же раввины. Они же отвечают за все за это дело… Короче, поздравляю! От всей души. Я к тебе нашего человечка подошлю, ты ему там расскажи подробно, что об этом деле думаешь.
И, еще раз обняв остолбеневшего Аркашу, Дедушка неспешно растворился среди гостей. Надеюсь, понятно, что статьи наш учредитель не читал. Ни до, ни после.
Тем самым «человечком» был я, откуда и знаю эту историю.
А вот читатели не знали, что Дедушка старый и ему все равно. И писали ему, и постоянно звонили в редакцию. И как они только его ни называли! Был и Ландрин, и Пилигрим, и совсем уж интеллигентный Лаокоон… Апофеозом стала просьба пригласить к телефону Левиафана Мореевича.
Секретарша обалдела. Дедушка гордился.
«Известный журналист по общественной части». Нелирическое отступление
Учреждая газету, Дедушка поначалу не собирался слишком глубоко погружаться в редакционный процесс. Впрочем, глубоко он в него никогда и не погружался. Не из принципа, но в силу характера: старый конь управлялся с бороздой так, как мог. Но речь не о том. У Лоэнгрина Матвеевича тогда было полно дел со свежеобразовавшимся совместным предприятием, поэтому «на газету» он по чьей-то оброненной вскользь, но, видимо, не случайно, рекомендации пригласил «известного журналиста, специализирующегося по Ближнему Востоку и общественной части» Елисея Веркюндера.
С точки зрения советских органов, курировавших или, скорее, уже просто присматривающих за газетой, это был вполне удачный выбор, а вот на взгляд формирующегося еврейского общественного движения — фатально скверный. Дело в том, что означенный журналист действительно был широко известен. Своими статьями, обличающими «режим апартеида на Ближнем Востоке», «сионистских зазывал и их подголосков» и «неблагодарных предателей — прихлебателей тель-авивской верхушки».
Но ладно, если бы он был только агитатором и горланом — многие пишущие люди, так или иначе оказавшиеся впоследствии связанными с еврейским движением, в советские годы грешили антисионистскими писаниями разной степени тяжести. Но тов. Веркюндер был еще и успешным провокатором: под видом искренне болеющего за национальное дело проникал он в подпольные еврейские кружки, активно в них участвовал, а затем столь же активно разоблачал в центральной прессе очередных «зазывал» и «подголосков». Причем проделывал все это, как потом рассказывали мне сталкивавшиеся с ним люди, с огоньком, по стремлению души. Хотя и в тесном взаимодействии с соответствующими органами. Как говорили, это было для него своего рода спортом — так он добывал не только средства к существованию, но и дополнительный адреналин. И писал, кстати, довольно ярко. Стиль, понимаете, был у этого товарища…