А если мы о мужских качествах… Еврейские торговцы будут подвергаться таким же точно, а порой и большим опасностям, чем христиане, — уже потому, что желающих обидеть их найдется заведомо больше. Умение засунуть нож за голенище, готовность его при необходимости вытащить и применить важно для таких торговцев не меньше, чем умение ухаживать за впряженными в фургон животными, искать подходящее место для лагеря. Что потребует и знания родных ландшафтов, и умения нарубить дрова для костра, и готовности погнать обоз быстрее, встретив на мягкой почве у реки свежий след волка.
Элементарное внимание к тому, что делают и хотят делать евреи, хотя бы те самые 300 семейств, пропавшие из колонии то в Одессу, то в Польшу, то невесть куда, заставляет тут же признать как очевидное: трудятся они так же напряженно, как крестьяне, а порой и более напряженно, и более целенаправленно; причем большинство из них вовсе не наживут с этих трудов какого-то невероятного богатства. Труд ремесленника или торговца, арендатора или шинкаря совсем не легче и не грубее труда земледельца, он просто совершенно другой.
Не заметить и не признать этого, казалось бы, довольно трудно — но русские как раз ухитряются этого не заметить и не признать. И чему не перестаешь удивляться во всей этой истории, так это поразительному отсутствию «слышимости» друг друга. Русскому правительству так хочется привести евреев к некому общему знаменателю, что оно себе же делает хуже, вкладывая деньги совершенно непроизводительно.
Что и подтвердилось в 1817 году, когда пришло время получать по ссудам. И переселенцы, и чиновники просят продлить льготы еще на 15 лет, ведь очевидно — денег они не отдадут. В 1823 году Александр запретил дальнейшее переселение евреев. К тому времени на 9 еврейских колоний потрачено было 300 000 рублей, а «о начале уплаты податей даже поселившимися 18 лет назад — и речи не шло» [6, с. 82].
И в 1835 году в новом «Положении о евреях» «еврейское земледелие не только не отринуто, но еще расширено, поставлено на первое место в устроении еврейской жизни» [6, с. 106]. Возникает даже идея переселения евреев в Сибирь, и хорошо, что в 1837 от нее отказались без обнародования причин.
Правительство видит, что его усилия не дают никакого эффекта. Но с каким-то необъяснимым (для современного человека) упрямством пытается не проанализировать причины своего неуспеха, а любой ценой достигнуть своих надуманных целей.
Задача сделать евреев крестьянами занимает важное место в работе созванного в 1840 году шестого по счету Комитета для определения мер коренного преобразования евреев в России. Вот так — коренного преобразования.
В 1839, 1844, 1847 годах выходят все новые и новые законы, уточняющие способы евреям стать земледельцами, — вплоть до права еврейского рекрута осесть на землю и тем избавиться от действительной службы.
Создаются даже «образцовые» колонии, во главе которых встал близкий ко двору чиновник Киселев. И опять — тот же заколдованный круг. Скажем, когда 800 еврейских семей изъявили желание переселяться в Новороссию и дали подписки, что у них достаточно средств и они просить ссуды не будут. Начали переселяться, и уже в пути объявили, что у них нет ни копейки, средства их истощены. Сотни семей, прибывших в Новороссию, не обладали никакими вообще документами — кто они такие и откуда. А 250 из них самовольно зашли в Одессу и остались в ней.
«Евреи могли сделаться земледельцами, даже хорошими, но с первой благоприятной переменой обстоятельств они всегда бросали плуг, жертвовали хозяйством, чтобы вновь заняться барышничеством». А духовные лица «поддерживали своих единоверцев в мысли, что они народ избранный, не предназначены судьбой на тяжкий труд земледельца, ибо это горький удел гоя».
Еврейский историк Оршанский, дыша русским воздухом, заявляет, что в Новороссии неудачи еврейского земледелия происходят от «непривычки евреев к тяжелому физическому труду и выгодности городских промыслов на юге» [28, с. 176], но тут же пишет, что в одном городе евреи своими руками построили синагогу, в другом — кормились огородничеством [28, с. 182]. То есть когда хотели — могли заниматься и тесанием, кладкой камня, и огородничеством?!
Опять многострадальным еврейским переселенцам ставили в пример немцев, но «примеру немецких колонистов последовало самое незначительное число еврейских поселенцев, большая же часть их показывала явное отвращение к земледелию и старалась исполнить требования начальства для того, чтобы получить потом паспорт на отлучку».
Опять давали ссуды на покупку скота, но евреи лошадей «заганивали и мало кормили», породистых немецких коров доили в разное время, отчего у них пропадало молоко. Бесплатно давали саженцы садовых деревьев, но их забывали поливать, и они погибали.
У Киселева была даже идея давать «уроки» на два-три дня, а за неисполнение «уроков» лишать отлучек, сечь розгами, а самых нерадивых отдавать в солдаты.
Если верить Никитину, едва только прошел слух об этой мере, как евреи-земледельцы «напрягли все свои силы, обзавелись скотом, земледельческими орудиями… проявили… удивительное прилежание к земледелию и домоводству» [25, с. 425].
Отмечу одно: если даже страх перед розгами и заставил колонистов быть исправнее, то ведь все равно это не они хотели проявить удивительное прилежание, а их начальство. Стоило начальству ослабить внимание, как евреи проявляли «неутомимое усердие во всех промышленных занятиях», «среди самого разгара полевых работ уходили с поля, узнав, что по соседству можно выгодно купить или продать лошадь или вола или что-либо другое» [25, с. 519].
Казалось бы, ну что проще — ну дать им заниматься тем, чем они хотят и что у них хорошо получается! Так ведь все раскручивается в совершенно другом направлении… Оршанский даже удивляется, что русские не хотят оставаться на военной службе, а хотят «вернуться к излюбленному занятию русского народа — земледелию» [28, с. 68]. Ну, а евреи вот тоже хотят заниматься) своими «излюбленными занятиями», только это отнюдь не земледелие.
В 1856 году отменяется усиленное рекрутство для евреев, исчезает эта внешняя мера давления — и тут же прекращаете поток евреев, ходатайства о переселении их в земледельцы. В 1874 году вводится новый воинский устав, и теперь уже никто не желает даже для видимости, даже формально идти в земледельцы, чтобы спастись от рекрутчины.
Начинается бегство даже тех, кого загнали в крестьяне силой и страхом. На 1858 год числилось 64 тысячи душ еврейских колонистов, а на 1880 —только 14 тысяч душ. В 1881 году «в колониях преобладали усадьбы из одного только жилого дома, вокруг которого не было и признака оседлости, т. е. ни изгороди, ни помещений для скота, ни хозяйственных построек, ни гряд для овощей или хотя бы одного дерева ни куста; исключений же было весьма немного» [25, с. 666].
По словам статского советника Ивашинцева, посланного в 1880 году для исследования состояния колоний, во всей России «не было ни одного крестьянского общества, на которое столь щедро лились бы пособия» [25, с. 658]. И все впустую! Это обстоятельство вызывает у крупного чиновника негодование, которое вполне разделяется не только людьми городскими и образованными, но и крестьянством.
Крестьяне негодовали, что у них земли мало и они вынуждены арендовать у евреев землю, которую тем выделила казна. А они, евреи, той землей не пользуются! Во время погромов 1881–1882 годов крестьяне разоряют несколько еврейских поселений, так проявляя свое возмущение.
«При сопоставлении обязанностей, налагаемых на евреев-земледельцев с правами, данными исключительно евреям, и с теми, какими пользовались прочие податные сословия, — нельзя не признать, что правительство очень благоволило к ним (евреям)» [25, с. 171].
Благоволило не из какой-то особой юдофилии, конечно, а в стремлении сделать евреев более понятными и более похожими на остальных. Но благоволило ведь… И тем большим возмущением встречало русское общество заявления, что причина бедности евреев — «черта оседлости в сочетании с запретом на крестьянскую деятельность» [29, с. 133].