Если говорить конкретно о еврейских великанах советской науки, то сразу же выясняется, что 90 % тех, «кем гордится коллектив», — это физики-прикладники. Не те, кто создавал новые направления в науке, теории мироустройства, а прикладники, квалифицированные техники, делавшие, во-первых, оружие, оружие и еще раз оружие, а во-вторых, обеспечивавшие СССР космический приоритет.
И даже у этих «великанов советского естествознания» — что у русского Курчатова, что у евреев Капицы и Ландау, оказалась кишка тонка сделать Сталину атомное оружие. «Пришлось» украсть атомный секрет в США, и, конечно же, с помощью евреев — супругов Розенберг.
Даже в традиционно еврейской области, в математике, как-то незаметно сильной струи людей этого происхождения. Колмогоров, Лузин, Соболев, Жуковский, Чаплыгин, Келдыш, Лаврентьев, Портнягин… Вот они, гиганты советской математики. Достаточно?
А если мало — Никита Николаевич Моисеев, спаситель человечества от перспективы атомной войны, автор термина «ядерная зима». Это после его работ изменились стратегические установки и в СССР, и в США. Обе сверхдержавы пришли к выводу, что победить в ядерной войне невозможно, потому что любой атомный удар приведет к гибели биосферы Земли.
В числе гигантов математики есть и Клейн, но как-то незаметно, чтобы советскую математику «сделали евреи» (о чем пишут порой почти открыто). Да, среди советских ученых высшего звена попадаются евреи. Некоторые из них довольно талантливы. Это есть… И ничего больше.
Вот в области родных мне гуманитарных наук и правда получилось очень интересно: во многих областях, где дореволюционные школы оказались вырезаны напрочь и в советское время сложились заново, евреям удалось сыграть исключительную роль. Те области, в которых действовали эти люди, считались непрестижными, маловажными, работали в них по большей части энтузиасты.
Здесь могу назвать научный феномен действительно мирового масштаба: Московско-Тартусскую семиотическую школу во главе с Юрием Михайловичем Лотманом.
В истории могу назвать Михаила Абрамовича Барга — личность и впрямь исключительную, Н. Эйдельмана, своеобразнейшего «диссидента» от науки.
В археологии тоже видны несколько гигантских фигур: Г. Б. Федоров, A. M. Монгайт, Л. С. Клейн — люди невероятно талантливые и во многом легендарные. Да ведь и Лев Гумилев, которому сейчас собираются поставить памятник в Москве, на четвертую часть еврей — по матери, Анне Ахматовой, еврейке наполовину.
Но! Даже в этих сферах возвышаются ничуть не меньшие по масштабам русские фигуры — Б. Ф. Поршнев, Б. И. Пиотровский, Б. А. Рыбаков, Вяч. Иванов, В. Е. Ларичев, В. Н. Топоров… впрочем, называть можно много и многих.
Что характерно — все сказанное справедливо для всей истории советской науки, и в первую очередь для 1960–1970-х годов. А в 1920–1940-е годы процветали только те отрасли науки, в которых по разным причинам не очень сильно истребили основной состав носителей науки и не очень мешали заниматься делом. Скажем, геология была нужна коммунистам не меньше, чем ядерная физика… И: Обручев, Наливкин, Борисяк, Громов, Виноградов, Белянкин, Билибин, Афанасьев, Ронов, Петелин… — среди этих имен, которые можно называть еще долго, теряется Ферсман и уж вовсе малозначащий Гинзбург.
И дело вовсе не в том, что русские ученые-геологи были обязательно потомственными интеллигентами. Иван Антонович Ефремов, знаменитый писатель-фантаст и не менее знаменитый ученый, автор множества открытий, — первое поколение. Его друг, Александр Леонидович Яншин (выведенный в рассказе «Юрта ворона» под именем Александрова), — второе.
Биология… На знаменитой Сессии ВАСХНИИЛ 1948 года, где «народный академик») Лысенко громил «менделистов, морганистов и других буржуазных ученых», не названо ни одного еврейского имени. По-видимому, «гениальный от рождения» народ так ни одного великого биолога и не создал за годы своего владычества.
Потом-то они появятся! Но пока их еще предстоит подготовить и воспитать, и будущий академик И. И. Гительзон хотя и присутствовал в МГУ, когда там ритуально шельмовали Н. И. Вавилова, но присутствовал-то в качестве студента первого курса… Даже тех евреев, которые составили фрагмент советской науки 1950–1980-х годов, предстояло еще вырастить…
Да не буду я понят так, что евреев в советской науке было мало. Их было невероятное количество! А до войны, когда далеко не все люди «из бывших» могли быть научными работниками, когда русские ученые сплошь и рядом скрывали огромные участки своих биографий, наука по разным оценкам на 70, а то и на 90 % была еврейской (наверное, в разных отраслях было по-разному).
И не надо выдумывать, будто российская наука потерпела какой-то страшный вред от этого еврейского засилья. Ничего подобного! Наоборот. Религиозное отношение евреев к науке и вообще ко всякому знанию, активность, умение работать с информацией, писаными текстами, выдвинуло многих евреев, не лишенных способностей, в науку. Любовь к наукам сделала их верными хранителями знания, истовыми жрецами Просвещения, а некоторые даже и внесли какой-то посильный вклад — чаще всего в какую-то очень частную область. Большинство евреев были полезны на разных научных постах, и я лично голосую за то, чтобы вынести им от нашего народа благодарность: за сохранность и посильное развитие русской науки в тот период, когда одна голова русского народа уже была оторвана, а новая пока еще не выросла. Мой народ ничем не лучше других, и очень часто черная неблагодарность свойственна для него. Как и кто убивал его лучших сынов, он помнит лучше, чем кто и как хранил его науку четверть века. Но помните: я лично отдаю свой голос за то, чтобы евреев поблагодарить.
Но заметим и здесь, применительно к советской науке, ту же закономерность: никакой рекламы действительно мировых результатов Лотмана и Барга, Клейна и Федорова. И весьма общие разговоры о «создании советской науки» и «вкладе в науку» — практически без имен. Почему?
Ну ладно: будем считать, геология с биологией, да и математика — это какие-то нееврейские области знания. Да и чего мы тут заладили про науку да про науку?! Вот музыка — это область традиционно еврейская, и в ней меж мировых войн можно было сделать все, что угодно: потому что ведь «не было» всего, что создано в этой области за века. В тогдашней России официально не существовало русской музыки. Мусоргский, Бородин, Чайковский, Скрябин, Римский-Корсаков, Балакирев, Рахманинов, Танеев… даже неловко перечислять — этих имен просто не было. Вообще. Народу они были не нужны.
Точно так же не было ни путней эстрады, ни хорошей школы исполнителей: ни Вертинского, ни Лещенко, ни Нади Скрябиной. Не было.
Официальная же советская эстрада так поразительно, так вызывающе бездарна, что тут просто диву даешься. Скажем, песня, в которой сидят на дубу два сокола:
Да еще жутким безголосым козлетоном.
На таком фоне велика опасность загреметь в лагеря за песни о каких-нибудь других соколах, но зато проявлять таланты и вносить свой вклад в искусство можно очень даже успешно.
Только вот ведь какое дело: за все десятилетия русско-еврейской цивилизации Дунаевский и Утесов — вот и весь «их» вклад в «наше» музыкальное искусство. Да и эти оба никак не тянут на мировые знаменитости и куда слабее поляка Шостаковича, безнадежно русских Лемешева с Козловским (не говоря об их современниках, Вертинском и Лещенко). Не густо…
Исаак Осипович Дунаевский, автор бравурных маршей и комсомольско-молодежных песен, активнейшим образом использовал еврейскую музыкальную традицию. Ставшая всемирно известной «Песня о Родине» — «Широка страна моя родная» впервые исполнена в кинофильме «Цирк». Она создана на мотив известного иудаистического гимна. Пусть столь же искренние, столь же и наивные люди считают его музыку новым словом в русском искусстве. Фактически же это — синтез, возникший после… гм… гм… после исчезновения русской музыки. Вместе с русской интеллигенцией.