Нищенствовать, сидя на чемоданах и год и два, жить за счет подачек друзей и знакомых по обе стороны границы — это и называется «сидеть в отказе».
Поскольку в конце концов «отказников» практически всегда выпускали, разве что если не были они связаны с государственной тайной, понимать этот «отказ» можно только одним способом — «отказ» был способом наказать того, кто хочет уехать, создать максимум трудностей, да еще и показать пример того, как плохо приходится отъезжантам.
В результате множество людей преисполнялось сочувствия к евреям — к гонимому племени.
Сразу после войны стало очевидным: в СССР «религия не может больше цементировать национальное сознание евреев. Еврейское национальное сознание может формироваться лишь в живой атмосфере развивающейся советской национальной культуры и — не или — в обстановке свободных связей с еврейством в Израиле. Если это окажется неосуществимым и теперешнее положение сохранится на какой-то продолжительный исторический период, перед советским еврейством, как национальностью, встанет опасность гибели» [174, с. 423].
Впрочем, внимательными людьми уже в 1920-е годы писалось, что «все молодое поколение русского еврейства духовно вымирает, все основы национально-еврейской культуры втоптаны в грязь. И будем же правдивы: вся эта разрушительная работа произведена руками не Калинина, Ленина и Рыкова, а разных еврейских коммунистов, из пресловутой евсекции. …С уничтожением иудаизма, как религии и национальной традиции, еврейство исчезнет бесследно, как исчезло еврейство Александрии и оставшееся в Испании после декрета 1422 г. Большевистское марранство не менее трагично, чем католическое марранство» [123, с. 214].
Скажем откровенно — именно так все и произошло. Тем более, советские евреи по своему статусу больше всего напоминали американских: американские евреи «по среднему образовательному уровню и среднему доходу занимают, как этническая общность, самое высокое место в стране» [207, с. 92].
В 1960-е годы 98 % евреев Советского Союза были горожанами, в 1970 году 56 % евреев были специалистами в разных областях народного хозяйства. 0,9 % населения Советского Союза, евреи составляли 1,9 % студентов, 6,1 % научных работников, 8,8 % ученых и 14 % докторов наук. А в Москве на долю евреев приходилось 14,6 % всех ученых и 17,6 % всех докторов наук в городе.
«После катастрофы, уничтожившей основную часть восточно-европейского ашкеназского еврейства, новая русскоязычная еврейская этническая общность постепенно стала преобладающей, а потом и единственной» [208, с. 50]. По переписи 1989 года из 537 тысяч евреев Российской Федерации считали родным идиш 47 тысяч, но умели говорить на нем только 19,5 тысячи [162, с. 75].
Спастись от ассимиляции? Уехать в Израиль? Но и в Израиле евреи «в некотором роде тоже исчезают, преобразуясь в новый народ» [162, с. 88]. Да и не рвались в Израиль советские евреи. При эмиграции в 1987–1988 годах в Израиль выехало только 25 % советских евреев, а 71 % в США, 4 % — в другие страны (главным образом в Германию). Ведь «по мнению социологов США и Канады», эти эмигранты «руководствовались в основном не сионистскими мотивами… а тем более не их отношением к иудаизму» [208, с. 92–93].
Стал чем-то классическим анекдот, как чиновник иммиграционного ведомства США поздравил пожилого советского еврея:
— Поздравляю, вы теперь свободный человек и можете без ограничений ходить в синагогу.
А я смотрю на него, как на рвотное: да на кой мне твоя синагога?!
По мнению Фурмана, это свидетельствует, что «как специфическая культура, как особый народ евреи — это исчезающе малая величина, это тень когда-то существовавшей культуры» [162, с. 86].
Что ассимиляция зашла уже очень далеко, что дальнейшие шаги ассимиляции приведут к уже окончательному исчезновению евреев — это факт.
Новая интеллигенция растворяет в себе, порой вытесняет евреев, оказавшихся в роли особых людей после «исчезновения» русской интеллигенции — части оторванной русской головы. А одновременно идет и культурная ассимиляция. Первое поколение, вырвавшееся из черты оседлости, еще хранит память о хедере, необходимости сдергивать шапку при появлении городового и о пяти портных на один заказанный костюм. Это поколение еще ценит то, что имеет, и еще помнит о корнях. Второму поколению рассказывали обо всем еще живые свидетели, папы и мамы. Оно еще на перепутье, в движении. А для третьего поколения жизнь в местечке превращается то ли в некий призрак, то ли в сказку: частью страшную, частью веселую. И все: Даже без физической ассимиляции третье поколение станет частью русской интеллигенции, уже мало ощущая себя евреями.
А как может не быть физической ассимиляции? Ведь вокруг сыновей и дочерей первого поколения советских евреев ходят уже не мерзкие двуногие твари-гои, а самые обыкновенные советские люди. Исчезло самое большое препятствие для смешанных браков — религия. И почти все евреи, которых я знаю, — в той или в иной степени смешанного происхождения.
Можно ассимилироваться и не только в России. Скажем, на Украине сделать это непросто, потому что слишком многое отталкивает друг от друга еврея и украинца. А в Белоруссии? А в Казахстане? Мне доводилось своими глазами наблюдать еврейско-русско-казахско-немецкую семью: каждый из дедов имел другое этническое происхождение.
А в других республиках? Мне доводилось беседовать с невесткой и внуками М. Ю. Лотмана, живущими в Тарту, в Эстонии. По-русски они говорили с сильнейшим эстонским акцентом… Да и вообще сыновья Лотмана женаты на эстонках.
Да-да, это все «неправильные» евреи… Сказано же: «И не вступай с ними в родство: дочери своей не выдавай за сына его, и дочери его не бери за сына твоего» (Второзаконие. VII. 5) [152, с. 219].
В «Лехаиме» доводилось мне читать статьи, где прямо заявлялось: строить смешанные браки ни в коем случае не следует!! Потрясая читателя сногсшибательным открытием, что «чем ярче у мужчины выражены типичные еврейские черты (а какие из них, позволю себе спросить, типичные? — А. Б.), тем привлекательнее он для русской женщины. А евреям, как правило, были более всего симпатичны женщины с выраженной „деревенской“ внешностью: вздернутый нос, светлые волосы, широкие скулы, грубоватые, простонародные манеры и ухватки. Физиология!» [209, с. 25].
Но ведь нельзя же «строить такое великое и священное здание, как СЕМЬЯ, в первую очередь на плотской, сексуальной основе? Разве каждый, прожив несколько лет в браке, не убеждается, что место пылкой страсти занимают совсем другие чувства и отношения?.. Среди моих братьев, племянников, друзей вижу смешанные браки, и ни один — ни один! — к старости не выглядит райским союзом» [209, с. 25].
И даже поток писем, пришедших в редакцию «Лехаима» на его прежнюю статью «Абраша и Даша», автора не убеждает: он «тронул больное место. И спорить не о чем».
Спорить и правда не о чем — расизм есть расизм, какими бы красивыми словами его ни маскировали. Удивительно, но даже сознаваться, что еврейские парни брали в жены русских девушек, только «наплевав на яростное противодействие собственных родителей», автору не стыдно. Вот мне за него, грешным делом, было стыдно, что ходит по земле России подобный сукин сын, словно только что прибежавший с разборки 532 года до P. X., — той самой, на которой иудеи порешили отправить домой жен-иноплеменниц. Да еще и пишет свои гадости на русском языке (который считает чужим).