Во-вторых, почему, собственно, посадки именно евреев — свидетельство «отхода сталинского руководства от принципов демократии и социализма»? Потому что евреи — единственные носители демократии и социализма, и пересажать их значит. погубить социализм? Интереснейшее признание!
Или автор считает, что именно евреев арестовывать и сажать никак нельзя? Бросить за колючую проволоку миллион триста тысяч человек — это не нарушение принципов демократии и социализма, тут все в порядке. А вот сунуть в те же бараки двадцать тысяч евреев — тут социализму и конец. Так получается?
Странная логика господина Хонигсмана — это пример очень яркий, но далеко не единственный. Вот, например, в середине 1960-х годов Арнольд Тойнби, знаменитый британский историк и философ, произнес фразу: «Евреи с их Библией худшие расисты, чем Гитлер».
Всякий, кто сравнивал расовые законы в Нюрнберге и в Израиле, знает, что господин Тойнби явно прав. Но если читатель внимательно читал эту книгу, он уже не сомневается: поднялась отвратительная истерика. Юрий Марголин ничего не смог возразить по смыслу, но печатно обозвал Арнольда Тойнби «ученым дураком» (одновременно с ним — и Жана Поля Сартра, который в 1968 году посмел обратить внимание на применение Израилем напалма во время Шестидневной войны). Впрочем, и генерал де Голль в представлении Марголина «маниакально-злостный и склеротически упрямый старик», — как он смел не поддерживать Израиль?! Что радует — это сила аргументации и глубина мысли. Прочитаешь — и сразу видно хорошо воспитанного, культурного человека.
А какой-то раввин в Нью-Йорке требовал, чтобы само имя Тойнби упоминалось исключительно вместе со словом «проклятый». Опять же — сразу видно человека современного, духовно живущего в середине XX века.
Получается, что антисемитизм — это еще и жупел для тех, кто говорит нечто неприятное… даже нельзя сказать, что «для евреев», — нечто неприятное для данного конкретного еврея.
Итак, примерно следующее определение: «антисемитом объявляется всякий, кто делает заявления, неприятные кому-то из евреев. При этом истинность утверждения не имеет никакого значения».
ЗАПРЕТ НА ПАМЯТЬ
В недавней истории России жупел антисемитизма играл особенно большую роль, по крайней мере, с начала 1960-х годов. Отходя от сталинщины, страна начала вспоминать свое прошлое… Естественно, среди всего прочего, стали вспоминать и о том, кто же это составил основные кадры в ЧК, в руководстве ГУЛАГа и так далее.
Сейчас трудно даже представить себе, какой истерический визг и вой стоял вокруг любого упоминания слова «еврей» в исторической литературе — подцензурной ли или в самиздате, в эмиграции. Стоило произнести — причем совершенно без каких-либо оргвыводов, без любых политических идей, — стоило произнести что-то в духе: «евреев было много в составе ЧК» или «евреи составили костяк РСДРП», — и тут же в воздухе повисали возмущенные окрики в диапазоне от укоризненного «нельзя же так» и «какое это имеет значение?» до агрессивного «как вы смеете?!».
Долгое время даже на простое упоминание слова «еврей» в любом негативном смысле существовал абсолютный запрет. Запрет на упоминание и каких-то конкретных евреев, выступавших в малопочтенной роли… неважно, в какой. И на упоминание «еврея вообще», на употребление самого слова «еврей», — если на евреев вообще или на любую их группу наводилась хоть какая-то критика.
«Монолитной глыбой перегораживает путь глубоко укорененный, внушенный запрет, делающий почти безнадежной попытку разобраться в вопросе. Он заключается в том, что всякая мысль, будто когда-нибудь или где-нибудь действия каких-то евреев принесли вред другим народам, да даже всякое объективное исследование, не исключающее с самого начала возможность такого вывода, — объявляется реакционным, неинтеллигентным, нечистоплотным» [116, с. 450].
И далее Игорь Ростиславович приводит красочный пример, когда Померанц находит в некой самиздатовской статье фразу: «аппарат ЧК изобиловал латышами, поляками, евреями, мадьярами, китайцами» и сразу реагирует: «Опасное слово засунуто посередине так, чтобы его и выдернуть нельзя было для цитирования». «Очень характерно, что Померанц отнюдь не оспаривает самого факта… он просто предупреждает, что автор подходит к границе, преступать которую — недопустимо» [116, с. 450–451].
«Опасную тему обходят самые принципиальные мыслители, здесь умолкают самые смелые люди» [116, с. 451], — пишет Игорь Ростиславович.