Отмечу: в этом сказывались не указы властей, а воля образованного класса России. Так сказать, глас народа.
В некоторых частных школах Франции глас народа приводил к тому, что в них не принимали евреев (а была в Марселе частная школа, которую содержали еврейские богачи, и в нее демонстративно не принимали французов). Иезуиты тоже не учили евреев — точно так же, как в ешиботах не учились христиане. Но ограничения для евреев никогда не были частью политики Франции как государства. Не случайно же в Российской империи правительство изначально постаралось сделать вид, что это не оно проводит политику дискриминации.
Впрочем, народ и правительство были в этом вопросе едины. Правительство даже и не очень скрывало, что это оно ввело норму. Не случайно же известный филантроп и общественный деятель, крупный банкир Мориц фон Гирш вел переговоры именно с К. П. Победоносцевым об отмене процентной нормы. И Победоносцев с простодушным, где-то даже наивным зверством объяснил позицию своего правительства: мол, дело вовсе не в «полезности» или «вредности» евреев, а в том, что «благодаря многотысячелетней культуре, они являются элементом более сильным умственно и духовно, чем все еще некультурный темный русский народ, — и потому нужны правовые меры, которые уравновесили бы „слабую способность окружающего населения бороться“» [6, с. 273].
Победоносцев даже предложил Гиршу внести какую-то сумму, помочь развитию русского образования… ведь чем быстрее «разовьется» русский народ, тем быстрее можно будет и дать равноправие евреям. Что поразительно — Гирш денег дал! Вручил Победоносцеву ни много ни мало миллион рублей. И что уже совершенно невероятно — Победоносцев эти деньги взял [43, с. 33]!
Процентная норма существовала почти 30 лет. Реально она перестала соблюдаться только во время 1916/17 учебного года, когда все государство Российское уже плыло и рассыпалось на глазах.
У русского правительства удивительная способность: даже слушая свой образованный слой, даже ориентируясь на него, принимать такие законы, которые тут же начинают отторгаться этим же самым образованным слоем. В тех же воспоминаниях С. Я. Маршака описывается, как он сдал экзамены в гимназию на круглые пятерки, но не поступил из-за непонятной процентной нормы. Причем сдавал он блестяще, читал наизусть чуть ли не всю «Полтаву» Пушкина, и сам директор гимназии взял мальчика на руки, расспрашивал: а какие еще стихи он знает? Вот и возникает вопрос: а как относился к закону о процентной норме этот директор? И учитель русского языка и словесности, который принимал экзамен? Выполнять-то закон они, может быть, и выполняли, но что они думали при этом?
Самуилу Яковлевичу не повезло, но, вообще-то, до конца процентная норма не соблюдалась никогда — уже потому, что русская интеллигенция относилась к этой мере очень плохо, и должностные лица нарушали процентную норму при первом же удобном случае — по крайней мере, таково было большинство.
Скажем, в Одессе, где евреи составляли треть всего населения, в самой престижной ришельевской гимназии в 1894 году училось; 14 % евреев, что уже нарушение закона; во 2-й гимназии их было уже 20 %; а в 3-й — 37 %. В коммерческом училище их было 72 % учащихся, а в университете — 19 %.
В Саратове в годы, когда там был губернатором Столыпин, принимали безо всякой нормы в фельдшерскую школу — фактически в медицинский институт. До 70 % учащихся фельдшерской школы были евреи.
Все пятеро братьев Самуила Яковлевича Маршака получили высшее образование ДО революции.
В августе 1909 года правительство Российской империи вынуждено было поднять процентную норму — до 5 % в столицах, 10 % вне черты оседлости, 15 % в черте оседлости. Теперь правительство вполне логично требует, чтобы эту более высокую процентную норму соблюдали! Но если учесть, что в этом году в Петербургском университете было 11 % евреев, а в Новороссийском — 24 %, то получалось — надо не принимать новых, а выгонять уже принятых.
Можно, конечно, порассуждать о том, что из процентной нормы было множество исключений, что ее можно было обходить.
Тем не менее, главное-то ведь не в этом. «Как-то устроиться» можно почти всегда, нет слов. Но главное — всякий еврейский юноша получал очень даже хорошее представление — он какой-то особенный! Может быть, он и готов был отказаться от этих представлений — мол, мало ли что там болтают всякие непросвещенные раввины и меламеды, а мы люди уже просвещенные, культурные и брезгливо морщимся при всяком упоминании расизма. Но в Европе (даже в Германии) просвещенный еврейский юноша действительно имел дело с государством, которому плевать было, ходит ли он с пейсами или с нательным крестом, а вот в Российской империи — вовсе нет. Европейский еврей жил в мире, где примитивным, архаичным представлениям еврейской среды противостояла просвещенность и общества христиан, и государства. А тут получается, что еще можно поспорить, кто более примитивен, кто более отсталый и непросвещенный — еврейский кагал или же колоссальная и могучая Российская империя.