В октябре 1919 г., когда возникла реальная возможность захвата Петрограда армией генерала Н.Юденича, в городе вновь резко усилилась погромная агитация, а в захваченном белогвардейцами пригороде Гатчине произошел еврейский погром. Многие петербургские евреи ожидали белых со смешанными чувствами: с надеждой на избавление от коммунистов и со страхом перед насилием толпы. Эту амбивалентность использовали власти, привлекая еврейскую молодежь в Красную армию. В своем выступлении на 2-й конференции евсекций председатель ВЦИК М.Калинин сказал: «Еврейская мелкая буржуазия должна знать, что только советская власть защитит ее от погромов».
Разруха и лишения
Прозрачная весна над черною Невой Сломалась, воск бессмертья тает, О если ты звезда — Петрополь, город твой, Твой брат, Петрополь, умирает!
Не только и, может быть, не столько особая «еврейская» политика советской власти определяла условия существования еврейского населения Петрограда в послереволюционные годы, сколько катастрофические последствия введенного в первой половине 1918 г. «военного коммунизма». Результатом новой политики стало повсеместное снижение производительности труда на фабриках и заводах. Разорение Петрограда усиливалось его прифронтовым, фактически осадным положением. Экономика и промышленность города, ориентированные на огромный морской порт, то есть на экспорт зерна и на импорт сырья, топлива и западной техники, не могли нормально функционировать в условиях блокады. К апрелю 1918 г. в городе было закрыто 265 заводов. В марте-апреле правительство начало эвакуацию тридцати крупных военных заводов. Только с января по апрель число занятых рабочих сократилось на 117 тысяч. В начале 1920 г. из 47 крупных металлообрабатывающих предприятий работало лишь 16.
Перенос столицы в Москву снизил ценность Петрограда в глазах правительства, что отразилось в ухудшении снабжения и коммунального обслуживания его жителей. Периодически возникавшая опасность сдачи города стала, не исключено, дополнительной причиной резкого сокращения подвоза сюда продовольствия из внутренних районов страны. Ходили слухи, будто Троцкий приказал прекратить подвоз припасов, чтобы они не достались неприятелю. Уже зимой 1917—1918 гг. Петроград производил на наблюдателя впечатление мертвого, окоченевшего города:
Базальтовая остывшая Венеция стояла недвижимо. Я вошел в Гороховую, как в обледенелое поле, заставленное скалами... Невский Млечным Путем тек вдаль. Трупы лошадей отмечали его, как верстовые столбы. Поднятыми ногами лошади поддерживали небо, упавшее низко... «Так отпадает необходимость завоевать Петербург», — подумал я.
В мае хлебный паек составил 1/4 фунта; но и его временами уменьшали вдвое. В июне Петроградский комиссариат продовольствия ввел «классовый паек» для различных групп населения: 1-ю категорию — для рабочих тяжелого физического труда, 2-ю — для остальных рабочих и служащих по найму, 3-ю — для лиц свободных профессий, 4-ю — «для нетрудовых элементов». В голодные осенние месяцы 1918 г. и зимой 1919 г. по карточкам 4-й, а иногда и 3-й категории выдача продуктов прекращалась. Так, например, на 15 и 16 сентября 1-я категория получила 1/2 фунта рыбы и 2 штуки сельдей, 2-я — 4 штуки сельдей, 3-я и 4-я категории не получили ничего. «Нетрудовые элементы» испытали на себе марксистский принцип «Кто не работает, тот не ест». Зиновьев пообещал со временем перевести буржуев на одну размолотую солому.
Среди петроградских евреев военный коммунизм подорвал прежде всего благосостояние относительно широкого слоя торговцев, от крупных до мелких, и, разумеется, всех бывших состоятельных людей. Они не только лишились источников доходов, но и не могли спасти уже накопленные средства, так как был запрещен вывоз капитала за границу.
У религиозных евреев проблема питания стояла особо остро, так как в паек включались некошерные продукты, в том числе шпиг. Берта Иоффе, дочь петроградского раввина Каценеленбогена, вспоминала, что хотя положение их семьи было лучше, чем у других верующих, им почти нечего было есть. Зимой 1918 —1919 гг. Берта по утрам, до школы ездила за город в Павловск, чтобы купить молоко у знакомой финки, у которой они летом снимали дачу и успели убедиться в кошерности продаваемого ею молока. Хозяйку с трудом удавалось уговорить брать деньги. Другие крестьяне обменивали продукты только на вещи.
Кроме того, население страдало от нехватки топлива, расстроенного транспорта, выхода из строя водопровода и канализации, принудительных выселений и подселения рабочих, красноармейцев и совслужащих в «буржуазные» квартиры (декрет об этом вышел в марте 1918 г.). Дополнительным бичом были облавы с целью привлечения жителей к принудительной трудовой повинности.
Бедствия сопровождались беспрецедентным ростом смертности. Только за 4 дня зимы 1919 г. на кладбищах города было погребено 1 178 тел и еще 537 похоронить не успели. Главной причиной массовых смертей были эпидемии сыпного и возвратного тифа, гриппа, дизентерии и холеры. Эпидемия, вспыхнувшая во время похода Юденича, приняла ужасающие размеры: в январе — марте 1920 г. в больницах города было зарегистрировано около 23 тысяч случаев заболевания тифом.
В этот трудный период смертность среди петроградских евреев, как и до революции, была в 2-2,5 раза ниже, чем у остального населения, а смертность среди евреев от холеры в 1918 г. была в пять раз ниже, чем у неевреев. Однако и у евреев смертность достигала рекордных цифр — 31,2(!) на тысячу человек (1919). Именно тогда ушли из жизни несколько видных фигур еврейской общественной жизни, такие как историки Михаил Кулишер и Абрам Гаркави. Выжить было действительно нелегко, о чем свидетельствует дневник Дубнова: