Поводом к проявлениям антисемитизма могло быть и желание отомстить евреям за большевиков. В 1921 г. академик Сергей Жебелев, заведовавший библиотекой университета, отказал собственному ученику Соломону Лурье в праве пользоваться библиотекой, сказав за его спиной: «Все мы виноваты в революции. Вот и я тоже — оставил еврея при университете». Та же мысль, но более грубо, высказывалась в одном из частных писем 1925 г.:
Интеллигенция — идиоты, блаженные, мечтавшие осчастливить этот народ, где вы теперь все? Я помню, ты тоже со мной ссорился, когда я говорила «жиды». А я была права в своей ненависти. Вот теперь мы и расплачиваемся за вас.
Ученые со стажем были не прочь затруднить продвижение по службе талантливой еврейской молодежи. В июле 1923 г. профессорско-преподавательский состав Военно-медицинской академии провалил молодого врача Крепса, ученика знаменитого физиолога Ивана Павлова, при тайном голосовании за оставление его на кафедре для усовершенствования, хотя накануне голосования все выступавшие хвалили Крепса и указывали на его преимущества перед другими кандидатами.
Массовые чистки, проведенные партией среди студентов вузов в 1923 —1925 гг., порой интерпретировались в антисемитском духе. В письме в Сербию в апреле 1924 г. были такие слова: «Павел и все его приятели ждут своей участи. Ну, ясно, иерусалимские академики останутся, коммунисты, вообще партийные».
К середине 20-х образ еврея-большевика, как источник антисемитских настроений, был потеснен образом еврея-торговца и нэпмана, захватившего в свои руки лавки Охотного ряда в Москве и Апраксина двора в Ленинграде. Этим настроениям содействовала и официальная пропаганда, раздувавшая ненависть народа к нэпманам. На страницах Петроградской правды и еще чаще в полубульварной Красной газете, то и дело появлялись заметки о судах над контрабандистами, взяточниками, скупщиками краденного, нечистыми на руку хозяйственниками, национальная принадлежность которых большей частью не вызывала сомнений. Безусловно, что такого рода публикации способствовали закреплению отрицательного стереотипа еврея в сознании населения.
Разгром в 1926 г. «объединенной оппозиции», в которую входили Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Лашевич, был многими интерпретирован как исправление допущенного Лениным непропорционально большого представительства евреев в верхушке власти. Можно предположить, что это способствовало учащению проявлений юдофобства среди администраторов, коммунистов и комсомольцев.
В машинной школе Кронштадта партийные и комсомольские организаторы не называли своих воспитанников иначе, как «жидовская морда». На лесопильном заводе им. С.Халтурина некто Новиков, бывший комсомольский руководитель и член партии «ленинского призыва», похвалялся: «Евреи — самая вредная нация. Если бы я мог, я бы их сам собственными руками передушил до одного. На польском фронте я сам 900 евреев перестрелял...».
Антисемитская атмосфера сгустилась в школах, училищах и техникумах. В одной из школ учительница обществоведения заявила на уроке: «Факт употребления евреями христианской крови в мацу можно считать установленным. Примером может служить дело Бейлиса». «Но ведь Бейлис был оправдан», — пробовала было возразить одна из школьниц, на что учительница ответила, что присяжные на суде были подкуплены. Узнав об этом инциденте, заведующая школой перевела антисемитку-учительницу на преподавание литературы.
От антисемитизма в быту особенно страдали те, кто был вынужден в условиях острой нехватки жилья проживать в коммунальных квартирах, общежитиях, а иногда и в ночлежках, где некуда было скрыться от мучителей. Вот характерный пример. Работница швейной фабрики им. Володарского Хаевская трижды меняла квартиру из-за антисемитской травли, от чего она поседела и заболела острой психастенией, надолго утратив способность работать. Очередной мучитель, кандидат в члены партии, фабричный подмастерье Капитонов по ночам стучал в дверь Хаевской и оскорблял ее. Соседи лишили ее возможности пользоваться водопроводом и уборной. Были случаи, когда антисемитская травля шла при попустительстве евреев же. В мае 1928 г. Смена сообщила о травле двумя женами коммунистов еврейских семей в коммунальной квартире на улице Дзержинского. Муж одной из антисемиток, сам еврей, был вдобавок народным судьей. Он угрожал жильцам, собиравшимся жаловаться, и иногда даже любил пошутить насчет «испанцев», наводняющих Ленинград.