Много усилий для смягчения приговора Шнеерсону приложила бывшая жена Горького Екатерина Пешкова, возглавлявшая так называемый «Политический Красный Крест». Пешкова и после высылки Любавичера в Кострому продолжала хлопотать перед правительством и ОГПУ. Так, нью-йоркский Дер Тог сообщал, что Пешкова через своего помощника просила начальника Ленинградского ОГПУ Мессинга отменить ссылку. Мессинг ответил отказом, объяснив, что освобождение ребе усилит антисемитизм. Скажут: «Вот сидят священники всех религий — все тихо. Но стоит сослать одного раввина, как все евреи объединились освободить его и освободили-таки, потому что вожди советского государства — евреи или их рабы. Даже если в Москве решат его освободить, мы найдем повод для нового ареста». Отказ Мессинга не остановил Пешкову, и вскоре она добилась отмены ссылки Любавичского ребе. 11 июля на заседании Коллегии ОГПУ его дело было пересмотрено, и ему было разрешено свободное проживание в СССР.
Раввин Шнеерсон вернулся в Ленинград, но очень скоро, опасаясь мести ленинградских чекистов, переехал в Малаховку под Москвой. Его сторонники решили организовать выезд ребе за пределы СССР. Снова последовали ходатайство Пешковой и вмешательство раввинов из Германии Хильдесхеймера и Бека. Хлопотали через советского посла в Германии Крестинского под предлогом приглашения Шнеерсона на должность раввина во Франкфурт-на-Майне. Другое приглашение, от рижской общины, привез депутат латвийского парламента Мордехай Дубин, сам любавичский хасид. Правление Рижской общины просило советское правительство о немедленном переезде Шнеерсона с семейством в Ригу, «а равно о том, чтобы он привез с собой ученые богословские труды его предков и его личные труды, как печатные, так и рукописные». Ребе выбрал Ригу. Еще до ареста он собирался переправить туда свою семью. Так как с Латвией тогда велись переговоры о заключении договора, Дубин использовал благоприятный момент для ходатайства по поводу Шнеерсона. Давление Дубина привело к тому, что на второй день Рош-Хашана на специальном заседании высших чинов Наркомата иностранных дел в Москве было решено выпустить Любавичского ребе в Латвию. Пресса объяснила читателям его отъезд тем, что ребе выслан за организацию еврейской контрреволюции и что советская власть «размотала по ветру это (хасидское. — М.Б.) осиное гнездо в Ленинграде».
В работах по истории иудаизма в СССР принято сопоставлять арест Любавичского ребе с почти одновременным заточением митрополита Сергия в 1926-1927 гг. Хотя мотивы к аресту обоих могли быть сходными, но их поведение на следствии оказалось разным. В отличие от митрополита, опубликовавшего капитулянтскую «Декларацию» после выхода из тюрьмы, ребе не пошел на компромисс с властями.
Арест раввина Шнеерсона, сопровождавшийся ударом по Хабаду в целом, поставил под сомнение целесообразность планировавшегося Съезда религиозных общин, несмотря на полученное согласие властей. Сам Любавичер, оказавшись в Риге, продолжал неустанно бороться против созыва Съезда, распространив, в частности, слух, будто председатель ЛЕРО Гуревич является агентом ОГПУ. У престарелого раввина Каценеленбогена пропала уверенность в том, что Съезд принесет ожидаемую пользу, хотя он и продолжал участвовать в его подготовке.
Тяжелая обстановка, сложившаяся в Ленинграде, сначала привела к переносу Съезда на 21 ноября, затем к повторному переносу на неопределенное время. В результате Съезд так и не был созван. Возможно, что ввиду очередной антирелигиозной кампании разрешение на его проведение было отобрано властями. Не исключено также, что и сами организаторы отказались от этой идеи в интересах безопасности потенциальных участников Съезда.