Катерина поначалу удивлялась своему присутствию на этой террасе, чувствовала себя чужой и не в своей тарелке, но сюда её тянуло как магнитом. Тут были люди, увы, в друзья они не годились, но сидеть в четырёх стенах одной в жару было выше всяких сил, и она шла, как кобыла, управляемая пьяным хозяином заблудившемся по дороге домой, в стойло, понурив голову.
Пропустить с утра бокальчик пива и никуда не спешить, потом, вечером засесть, пережить присутствие нескольких пьяных компаний, послушать, о чём говорит гуляющий люд, брезгливо погасить окурок и уйти. Встать под душ, растянуться на лёгких простынях, заснуть, не обременяя себя мыслью и делом. Разве не лучший способ пережить жару и депрессию? От безделья она стала приглядываться к посетителям. Занятие увлекло и понемногу затянуло.
Степанов
– Привет, – сказала Катерина девчатам – и привычно уселась лицом к улице и проезжей части. С утра спешил занять место за столиком Степанов. Он жил над магазином. Подтянут, всегда задумчив. Обычно он существовал в двух ипостасях: был полупьян и сильно пьян. Приняв на грудь, не засиживался и исчезал. Однажды она заприметила его ранним утром у чудом сохранившегося в районе совкового гастронома. Там разливали с восьми. Толпа истомившихся за ночь на одно лицо, мужчин и женщин, медленно стекалась к открытию под широкие двери гастронома-спасителя. Степанов терпеливо ждал, растворившись, в среде таких же, как он, алчущих. Дождавшись, серая масса понемногу рассасывалась, и Степанов менял дислокацию медленно, но верно приближаясь к террасе. Девчонки открывали с девяти, но Степанов приходил не сразу, ждал, выдерживал паузу. Шёл деловито, в шаге угадывалась выправка военного, опрятен, только из-под утюга, спешащий куда-то человек, на минутку решивший присесть под тенью зонтика. Иногда он выпивал бутылку пива и уходил. Обычно зависал надолго. Выяснилось, что Катерина знала его жену.
Певунья-стрекоза Любка вовремя поняла, что безденежья и периода дикого капитализма в стране, ей одной на руках с детьми и непутёвым мужем-идеалистом, не осилить. Она не долго думала, снялась, да и укатила в Америку. Чисто женская интуиция-защитница сработала чётко. Любка по-мужски жёстко пресекла в себе всякие сантименты на счёт нажитого за жизнь нехитрого добра. Перед ней стояла цель важнее: СПАСЕНИЕ от надвигающейся, как гроза, нищеты и убогой старости. В стране тогда всё рушилось, как карточный домик. Хорошо подумав, она поняла, что провинциальный город и её бальзаковский возраст не оставляли никаких шансов и перспектив. Куда иголка – туда и нитка. Иголкой, главой семьи, здесь, как ни прискорбно и обычно, была она, женщина, маленькая и хрупкая Любаша. Словом, следом за матерью отправились сыновья. Степанов даже не успел понять, что происходит. Он вконец запутался, очутился у себя на родине в России под Рязанью, спрятался уже седеющий, как птенец, под материнское крыло, нашёл таки недолгий покой и забвение в далёком отчем доме. Он ходил по грибы и ягоды, ухаживал за стариками, упорно не желая принять происходящего с ним и с резко изменяющимся уже чужим ему и окончательно непонятным миром. Наконец, понял, что возврата к прошлой жизни не будет, простил Любке строптивость и авантюризм, но бегства её не принял. Не было в нём ни Любкиной лёгкости на подъём, ни оптимизма, ни присущего женщинам обострённого чувства самосохранения. Самец. Другие взгляды и понятия. Другая походка и повадки. Степанов, оставшись один, люто загрустил. Ещё крепче, мастак выпить он был всегда, присел на стакан.
– Я однолюб – перебросил он мостик между своим теперешним подвешенным пенсионерским состоянием и Любкой с детьми в прошлой жизни, отмахиваясь от дамы, коротавшей с ним однажды весь затянувшийся хмельной день. Дама не верила и продолжала наседать. Сначала они говорили тихо, он галантно угощал. Не герой её романа, случайный собутыльник. Мысли и жизнь его были там, в Америке, рядом с весёлой хохотушкой Любкой. И только тело, пьяное и расслабленное, зависло на чужой ему террасе. Он был рад, что время так тихо и беззаботно сочится сквозь пальцы тут, на виду, среди людей. В пустой тишине его трёхкомнатной не то холостяцкой, не то нежилой квартиры было невыносимо тяжко коротать остановившуюся жизнь. Вместе с Любкой из неё, квартиры, исчезли запахи борща и чистоты, голоса близких людей и даже сны. Пустыня.