Слышно, как бегает по парку Пиня, шуршит по траве лапами. Она вытягивает руку, щупает вокруг себя воздух и почему-то вспоминает утренний разговор с дочерью.
— Да, он кастрированный, все прививки, — дочь говорит по телефону. — Порода? Пинчер, поэтому и Пиня, понимаете?
Пиня кладёт свою голову на стол и печально смотрит на Валентину, та отщипывает кусочек хлебушка и украдкой следит за передвижениями дочери по кухне.
— Нет, мы не можем его привезти, у меня мама болеет, я её одну не могу оставить. Поэтому и отдаём. Мы же его сами выкормили, малышом взяли! Он ещё… Нашли? Нет, что вы, не нашли, нам это… знакомые отдали, у них собака родами померла, им тяжело было.
Валентина Николаевна кладёт перед Пиней кусочек, тот исчезает в пасти. Пиня делает полшага и пересекает маленькую кухню, радуется, толкает дочь и снова кладёт голову на скатерть.
— Мама!
Валентина Николаевна вздрагивает и виновато смотрит на дочь, Пиня тоже, но голову со стола не убирает.
— Мама, — прикрывая трубку рукой, — нельзя кормить его хлебом!
— Да кто кормит?
— Мама, ну не ты же потом эти кучи слоновьи по дому собираешь! — Дочь забывается в досаде и взмахивает обеими руками, телефон описывает полукруг перед пининой мордой. — Ты видела, как он серит?!
Тут же опомнившись, в трубку:
— Алло? Это я не про… Ну вот, бросили. Вот же я дура! Нервы совсем ни к чёрту!
Дочь досадует на себя, на телефон, в её голосе чувствуется солёная горечь.
Валентина даёт Пине ещё кусочек.
— Мама! Ну что мне с тобою делать?!
— Давай оставим его, пожалуйста.
— Мама, если ты хочешь жить со мной — то без него. А сама ты жить уже не можешь. Нам нечем оплачивать две квартиры, мама!
— Ну вспомни, как мы его нашли в коробке, такого маленького, чуть больше котёнка, как кормили из сосочки, как пеленали его, кто же мог подумать, что он не пинчер, а такой волкодав огромный! Даже папа…
— Ой, не говори мне за папу!
— Папе бы не понравилось, что мы с ним вот так.
— Папа мечтал от него избавиться! Он объявления клеил!
— Неправда, я бы заметила!
— Ты? Заметила? Не смеши меня!
Дочь не унимается, продолжает:
— А после того как он тебя с ног сбил и тогда ещё, когда повалил — он усыпить его хотел, тайком от тебя.
— Неправда, как бы он мне объяснил? Как бы он мне в глаза…
— Сказал бы, что сорвался с поводка, и машиной сбило, делов-то тебя обмануть?!
Валентина Николаевна встаёт и идёт в ванную. Пиня неуклюже следует за ней, перегораживает собою проход, встаёт между женщинами, и дочь не смеет приблизиться.
Валентина кричит:
— Ну давай переедем на периферию, в какой-нибудь Кармиэль? Там всё очень дёшево, и я смогу с ним много гулять.
Она с надеждой смотрит на дочь, выглядывая из ванной комнаты, под глазами у неё свежие потёки краски.
— Ты уже ни с кем гулять не в состоянии, мама. А я точно найду там работу, да, ждут меня там?
— Везде что-то есть.
— А замуж? В той дыре, куда мы из-за него переедем, я смогу кого-то найти или мне в центр ездить? Тебе вообще кто важнее, мама, я или он?
— А тебе?
Валентина Николаевна зовёт:
— Пиня, Пиня, домой!
Под пустую руку, замершую в воздухе, ныряет большая голова, поднимает её, прижимается тёплым телом, тяжело и громко дышит. Валентина может ощутить на лице пар, исходящий из огромной пасти. Валентина Николаевна встаёт, держится за ошейник, это удобно, он почти достаёт ей до талии.
— Домой, Пинечка, домой.
Проходит несколько минут, и Пиня наконец понимает, кто сегодня ведёт, делает шаг, ещё шаг, Валентина послушно, но неуверенно следует за ним. В голове у неё что-то шумит, и этот шум, и тёплая шерсть пининой шеи, и гладкая кожа широкого ошейника, который они выбирали с мужем вместе незадолго до его смерти — всё это придаёт ей уверенности, не позволяет окунуться в темноту паники и беспомощности. Пиня замедляет шаг.
— Я иду, я иду, — говорит она то ли собаке, то ли мужу, которого рядом нет.
Пиня привёл маму домой, посадил в кресло, и дочь далеко не сразу поняла, что в доме не так. Только через час она смогла оторваться от компьютера, тяжело поднялась и, в очередной раз споткнувшись по дороге из туалета в кухню, к холодильнику и снова в туалет, заметила и Пиню, и маму, замершую в кресле.
Скорая застала Валентину живой. Дочь мяла в руках окоченевшие мамины пальцы, с благодарность смотрела на притихшего за занавесками Пиню — он умел найти себе место так, чтобы не пугать гостей.
— Мама, мама, ты слышишь меня?