— Комец-алеф — что будет?
И сразу же клюет Гершла в голову.
— А комец-гимл, мальчик?
И снова клюет его в голову.
От страха Гершл проснулся и огляделся.
Да, он на чердаке, и все это ему только приснилось.
Он отдышался и внимательно прислушался.
Но кто это там клюет?
Он осторожно подполз к слуховому окошку и высунул голову.
В первое мгновение Гершл обомлел. Небо было усеяно звездами. На черной трубе стоял Герш-Мендл-петух и склевывал звезды своим острым клювом.
Глупый петух думал, что это зерна.
Гершл сразу понял опасность. Позволь он Герш-Мендлу склевывать звезды дальше — конец этой звездной летней ночи, и не только ей, но и всем звездным ночам. Ведь, как известно, одна ночь оставляет звезды в наследство другой.
Гершл потихоньку вылез через слуховое окошко на крышу и ползком, тихо-тихо, чтобы не услышал Герш-Мендл, добрался до трубы.
А Герш-Мендл-петух так увлеченно клевал, что ничего не слышал.
Тут-то Гершл и схватил его за крылья. Герш-Мендл-петух так испугался, что от страха изрыгнул обратно все склеванные звезды.
Гершл стал вертеть перепуганного петуха над головой и распевать песенку, которую только что придумал:
Звезды на небе по-свойски подмигивали Гершлу, и Гершл понимал, что это значит:
— Гершл, мы никогда не забудем того, что ты для нас сделал.
Сперва петух был как пришибленный. Наслаждение звездным зерном было прервано так неожиданно, что в первые минуты он вообще не соображал, что с ним происходит.
Только когда Гершл стал вертеть его над головой и плясать вокруг трубы как индеец, петух страшно закукарекал.
Петухи со всего местечка ответили ему, как это водится у петухов. Поднялось такое кукареканье, что обыватели начали омывать ногти, решив, что уже светает.
Мачеха Гершла услышала отчаянное кукареканье своего Герш-Мендла… Она почуяла неладное. В одной рубашке и с кочергой в руке взобралась она на чердак и с трудом протиснулась в слуховое окошко.
Можете сами себе представить, что схлопотал Гершл. Мачеха его не пощадила.
Гершл Зумервинт до сих пор показывает синяки от тех побоев. Но пострадать было за что:
— Звезды-то я все-таки спас.
После той ночи Герш-Мендл-петух стал немного не в себе. И через несколько недель он в последний раз склонил голову набок в дальнем углу двора.
В кого переселилась его душа на этот раз, никто не знает. А Гершл оправился от побоев, жив, здоров и рассказывает правдивые истории, которые с ним случились. Вот, например, история про птиц.
Случилась она много лет назад. Гершлу было тогда лет восемнадцать-девятнадцать, и был он бойким парнем. Его младшая сестра Эйдл уже вышла замуж. Мачеха же, по обыкновению, ворчала на Гершла:
— У людей в его возрасте уже свои дети есть, а этот болтается без толку. За девками бегает. Кончишь как мой Герш-Мендл. Попомни мое слово.
Но мало ли что там ворчит мачеха. Другом она ему никогда не была, а после смерти Герш-Мендла-петуха и подавно.
Мачеха, между прочим, каждый год — в день кончины Герш-Мендла-петуха — ставила в синагоге свечку и заказывала Ойзеру-служке поминальную молитву.
Короче говоря, младшая сестра Гершла удачно вышла замуж и через год родила мальчика.
За два дня до обрезания папа отозвал Гершла в сторонку и сказал ему:
— Запрягай коня, сынок, поезжай в Дарабан к Залмену-шинкарю и скажи ему, сынок, чтобы дал тебе бочонок вина, который он отложил для меня двадцать лет назад. Скажи ему так: «Послезавтра, даст Бог, будет самый радостный день в жизни твоего друга, обрезание его первого внука». Запрягай коня, Гершл, бери кнут, езжай и возвращайся с бочонком вина, только не опоздай, а то, не дай Бог, испортишь обрезание.
Папа Гершла и Залмен-шинкарь из Дарабана были закадычными друзьями. Не разлей вода. Лет двадцать назад, когда они встретились после долгой разлуки, Залмен-шинкарь поставил в погреб бочонок вина, хлопнул своего друга по плечу и сказал ему так: «Присылай за этим бочонком, когда решишь, что настал самый радостный день в твоей жизни».
Почти двадцать лет ждал бочонок в погребе у Залмена-шинкаря и вот — дождался.
Гершл никогда еще не видел, чтоб лицо его папы так сияло. Такое сияние бывает лишь от настоящей радости.
Гершл запряг коня в телегу и взял кнут с красным кнутовищем:
— Вьо, Каштан! В Дарабан!
В Дарабан путь не близкий. В гору, под гору. Полем, лесом. И тополя вдоль дороги. И птицы, и золото солнца.
Конек, отдохнувший и сытый, бежал и не ждал напоминаний от кнута Гершла.