Еврейские литературные сказки

Есть сани, каких поискать: сплошь из дуба, железом обиты полозья,
Широкие сани, в них влезет тринадцать персон, не считая пожитков;
И он не потащится в путь по колдобинам мерзлым, калеча лошадок,
Ломая колеса, чтоб после врагам на потеху завязнуть в сугробах;
Мы лучше поедем как люди, у нас не горит, и Господь не оставит;
А вот, что до самой до Хануки снег не идет — таки плохо…
Вот так рассуждал этот Герш-балагола, и этим пресек разговоры.
Осталось одно беднякам: ждать в тоске, проедая припасы, когда же
Удастся пуститься в дорогу… Твой прадед, реб Лейбе, портной деревенский,
Пока суд да дело, решил, как обычно, с иголкой пройтись по крестьянам.
В беде, между тем, оказался не только десяток несчастных евреев,
Но весь город Вильна! Ведь это не шутка, вся Вильна зимою
Стоит нагишом, не одетая снегом! Замерзшие грудами комья
Покрыли дороги от Вильны до всякой окрестной деревни.
Мороз же все крепче: и те колеи, что еще перед праздником Кущей
Колеса в грязи прочертили, теперь от мороза застыли как камень,
Да так, что по ним колесо не проедет, не ступят копыта лошадок.
И в Вильну крестьянин на рынок и носа не кажет, ни в будни, ни в праздник,
Ну разве пешком самый бедный притащит фасоли мешок на продажу.
Не стало в домах ни картошки, ни дров, чтобы вытопить печку,
Когда бы мороз не держался, то смог бы крестьянин, в грязи увязая,
Доехать до Вильны, ведь грязь, что всегда после Кушей лежит на дорогах,
Везти урожай на базар не мешает; чего только нет на базаре:
Картошка и свекла, и кура — к субботе, и есть даже яблоки — детям.
Теперь же крестьянин на печке разлегся, и нос за ворота не кажет,
И санного ждет он пути, чтоб припасы на санках доставить до Вильны.

А время идет, вот и Ханука, только не кончились бедствия Вильны.
Лампады в домах зажигают: вот первая минула, вот и восьмая.
В богатых домах зажигают святые лампады в богатых менорах.
Фитиль в черепке, куда налито масло, затеплили в бедных домишках;
Но в этом году из еврейских домов не доносится что-то веселья,
Не слышится смеха еврейских детей, что играют, как водится, в дрейдл,
Не пахнет в домах богачей ни гусиною шкваркой, ни латкес…
Вот так восемь дней без веселья проходит веселый наш праздник еврейский.
По-прежнему лютый мороз на дворе, и как прежде — ни капельки снега.

И только назавтра, как кончилась Ханука, помню, во вторник, с полудня —
Снег! Вздумал, кажись, наконец-то Всевышний помиловать бедных людишек,
Заждавшихся снега… Но снег этот выпал как будто для пробы:
Снежинка, еще, здесь чуть-чуть, там немного, и тихо, и ветер не дует.
Меж тем потеплело, мороз вдруг упал, вот уж вечер, но нет снегопада.
И людям, которых вначале обрадовал снег, точно милость Господня,
Теперь показалось, что это не снег, это соль на душевные раны.
Так было до майрева. Но ближе к ночи взаправду с небес повалило.
И снег был густой, и все гуще и больше, как будто не хлопья, а перья.
А там вдруг подул ветерок, да все резче, а там вдруг за тем ветерочком —
И ветер пришел, а за ветром — буран, за бураном же — дикая буря.
И так-то всю ноченьку, всю, сыпал снег и крутило, вертело, свистело и выло.
И вой этот радовал Вильну… И грешные люди в ту ночь с легким сердцем
Уснули, и спали спокойно всю ночь, и проснулись с улыбкой.
И вот уже утро, уже просыпается город, встает как обычно,
Растоплены печи, и с радостью и с благодарностью к Богу евреи,
На шахрис спеша, уж торопятся двери открыть и тяжелые ставни, —
Куда там! — засыпаны двери, засыпаны снегом дома выше крыши,
Не выйти, сиди в запечатанном доме и жди избавленья как чуда.
Меж тем не заметно конца снегопаду, и сыплет чем дальше, тем больше.
И так двое горестных суток валило, крутило, и сыпало, и засыпало
Дома и бесмедреши выше коньков, и не рядом помянуты будут,
Часовни и церкви, и Замковый холм до краев его каменной шапки.
Вся Вильна под снегом лежит, и в снегу не шевелится, и голодает.
И вот уже вечер настал четверга, и канун подступает субботы,
Готовиться надо к субботе, но Вильна недвижна, спелёната снегом.
Пред Господом Богом, знать, чем-то несчастная Вильна грешна, не иначе.

Но Бог — наш Отец, он и милостив и милосерден, и он не допустит,
Того, чтоб не справила Вильна субботы, чтоб дети ее голодали.
И в пятницу утром, когда еще Вильна, охвачена горем и дремой,