И море вдруг бешено заметалось от края до края неба. И корабль полетел, подпрыгивая как щепка, по хребтам водных валов. И так несло его с вала на вал, пока от качки не разлетелся корабль на куски, и все, кто был на том корабле, попадали в море.
А Берл из Праги все это время не переставал думать о том, как бы он хотел еще хоть разочек постоять рядом с раввином во время освящения новой луны. И за то помог ему Бог, и Берл схватился за какую-то доску. И еще один человек схватился за ту же доску. Это был большой толстый турок. Долго носила их буря по пенящемуся морю, пока не выбросила на какой-то остров.
Лежат вот так два мокрых человека на острове — большой толстый турок и маленький тощий Берл.
Думает Берл:
— Дальше-то что?..
А турок ни о чем не думает.
Говорит Берл турку:
— Ну что, велик наш Бог?
Отвечает ему турок испуганно:
— А?.. Что?..
Говорит Берл:
— Что значит: «А? Что?»? Сам видишь: Он нам жизнь даровал.
Говорит испуганный турок:
— Ну, и что же теперь будет?
Отвечает Берл:
— Что значит: «Что же теперь будет»? Пойдем, поищем-посмотрим.
Идут они так вместе день и ночь, и еще день, и еще ночь, и хотя уже оба здорово устали и оголодали, а все никак не могут добраться до человеческого жилья.
Только на третий вечер глядят они и видят вдалеке, как на одной стороне дикого острова садится большое солнце, а на другой стороне — встает большая луна, а посередине, между восходящей луной и заходящим солнцем, стоит пастух со стадом овец.
Радуются Берл и турок и бегом к пастуху со стадом.
Но как подошли они поближе, видят, что пастух этот ростом очень высок, а глаз у него только один, и глаз этот — прямо посреди лба…
Испугались Берл и турок пастуха, потому что сразу поняли, что этот дикий великан — злодей.
Захотели, конечно, убежать.
Да не дал им убежать великан: загнал в свое овечье стадо и продержал там до ночи.
А когда настала ночь, погнал великан своих овец, а Берла и турка — вместе с ними, в большой двор с высоким забором, и ворота запер.
Думает Берл:
— Ну, что же теперь будет?
А турок ни о чем не думает.
А великан с единственным глазом посреди лба начинает раскладывать большой костер при свете луны.
И когда костер разгорается, берет великан в руку копье, подходит к Берлу и щупает его. Видит великан, что Берл тощий, кожа да кости, оставляет Берла, подходит к турку и щупает его. Видит великан, что турок жирный да румяный, протыкает великан ему брюхо копьем и кладет на огонь жариться.
Зажарил великан турка, съел его и запил бочкой вина, а потом улегся спать.
Как увидел Берл, что от турка даже костей не осталось, на него напал ужасный страх.
Сидит он среди овец и думает:
— Что же это такое, у меня же дома жена и дети, что с ними-то будет?.. И к тому же мне хочется еще хоть разок увидеть, как наш святой раввин освящает новую луну…
Не успел Берл так подумать, как приходит ему в голову такая мысль:
— Ежели великан наелся и выпил так много вина, стало быть сейчас он сладко спит. Зачем же мне, Берлу из Праги, сидеть среди овец как барану и ждать, пока он не проснется и меня не зажарит?
И Берл выбрался из овечьего стада, пошел, взял копье великана и положил его в пылающий костер.
И когда копье раскалилось докрасна, вынул его Берл из костра. И копье огнем горело у в руках. Поднял Берл глаза к луне и сказал так:
— Боженька, я — Берл из Праги. Я уже столько раз освящал твою луну вместе с нашим святым раввином, и дальше хочу ее освящать. Спаси же меня от рук этого великана, этого злодея с одним глазом во лбу, который любит жарить да есть людей!
И как только он это сказал, так сразу почувствовал себя очень сильным. Взял копье и воткнул его раскаленным острием прямо в глаз великана.
Пробудился великан с громким воплем и стал гоняться за Берлом по двору.
Но Берл спрятался среди овец, а великан его там не увидел, поскольку ослеп.
Понял великан, что дело плохо, и пришла ему в голову такая хитрая мысль: он пошел, распахнул ворота и стал выпускать овец.
А овец-то выпускал слепой злодей по одной, а сам-то все это время стоял у ворот и шарил своими ручищами в воздухе над овцами, чтобы, если Берл вдруг пойдет вместе с овцами, поймать его и задушить.
Видит Берл, что дело плохо. Воздевает он руки к небу: