Тут вдруг проснулся старик. Видит, что время уже за полночь, а старуха еще не спит, встал поглядеть, чем это она занята.
А старуха все разливает растопленный жир. Тут старик рассердился и как закричит:
— Сколько можно заниматься жиром? Скоро утро, а ты все еще не кончила. Может, кончишь наконец?
Старуха всплеснула руками:
— Пропало! Была в доме благодать, а ты ее прогнал. Видишь, все это нам подарил шрейтеле, а теперь после твоих слов кончилась благодать.
Права оказалась старуха. Жир в горшке кончился. Но и того, что успела собрать старуха, достало, чтобы выручить за жир немало денег и купить старику шубу, заготовить на зиму дров и других припасов.
Долго после этого вспоминали старик и старуха доброго шрейтеле, который им так кстати помог.
Одна бедная вдова как-то ночью проснулась от плача своего ребенка. Она так устала за день, так намаялась, что не в силах была встать с постели и подойти к ребенку, и тут вдруг видит, как из-под ее кровати вылезает шрейтеле, подбегает к плачущему ребенку, качает люльку, потом поднимает ребенка, слегка его шлепает, и ребенок тут же умолкает и засыпает крепким сном. Вдова глядит и удивляется, но не тревожится, понимает, что это добрый шрейтеле. Затем шрейтеле подбегает к буфету, что-то ищет, находит недопитую бутылку вина, прикладывается к горлышку, пьет и залезает обратно под кровать. У бедной вдовы с тех пор никогда не переводилось вино, потому что в бутылке, из которой пил шрейтеле, вино не кончалось. Сколько бы из нее ни пили, она всегда была полна. Вдова накупила много бутылок и стала торговать вином, которое доставалось ей даром. Она разбогатела, но, помня про свою былую бедность, не забывала никогда жертвовать на бедных, помогала несчастным и нуждающимся.
Один талмудист сидел ночью в бес-медреше. Час был поздний. Талмудист сидел один-одинешенек в полутемном зале. Перед ним лежал фолиант Гемары, и он, раскачиваясь всем телом, читал его нараспев и очень устал. Между тем ему предстояло бодрствовать всю ночь. Единственное дозволенное развлечение — нюхать табак. Но талмудист был беден, денег на табак у него не было. Днем он пользовался чужим табаком, ведь ни один еврей не считает себя единственным хозяином своего табака, и к любой табакерке всегда может без церемоний протянуться любая рука. Еврей вздохнул. Нынче ночью в бес-медреше пусто. А понюхать табаку хочется. Борясь со сном, он возьми и скажи:
— Как хорошо было бы сейчас понюхать табачку…
Не успел он это вымолвить, прямо перед собой увидел понюшку табаку. Табак был на чем-то красном, шевелящемся, присмотрелся талмудист — а это язык, огромный язык, протянутый из окна женской галереи. Длинный красный язык, а на кончике его — понюшка табаку.
Это ему захотел услужить лантух. Еврей взял табак, а язык исчез.
Деревенский еврей ехал однажды на подводе в ближайшее местечко справлять Слихес. Ночи в конце месяца элул темные. Осенняя дорога размыта, грязь непролазная. Лошадь с трудом передвигалась, еле вытаскивая ноги из густой липкой грязи. И вдруг слышит еврей, кто-то невдалеке не то блеет, не то мычит. Прислушался — мычит теленок. Еврей слез и по колено в грязи пошел на голос. Подходит, видит: лежит на земле теленок, ноги спутаны. Поднял еврей теленка, понес к подводе, а сам диву дается, до чего тяжелый. Уложил теленка на подводу, едет дальше, радуется находке. Так ехал наш еврей, ехал и даже стал напевать от радости.
Думает, как приедет он в местечко, так отведет теленка к шойхету, разделит мясо, часть отдаст раввину, а остальное продаст — мясо сейчас, в канун праздников, всем нужно. Еврей поминутно оглядывался на теленка и, подстегивая лошаденку, гнал все быстрее и быстрее. Вскоре далеко впереди замелькали огоньки местечка.