Единственное осуждение чрезмерной полигамности Соломона и открытого пренебрежения нормами, установленными для царя (Втор. 17:17), появляется в агаде, следующей поэтике мифа, объединяющего противоположности в единый временной континуум. Например, раввины эпохи Талмуда считали женитьбу Соломона на дочери фараона тем грехом, который определил судьбу народа. Согласно МР на книгу Левит (12:5) и МР на книгу Чисел (10:4), принесение жертвы в Храм и женитьба Соломона на дочери фараона произошли в один и тот же день. Более того, из-за своей свадьбы Соломон на следующее утро проспал службу, вследствие чего произошла задержка, которая затем привела к разрушению Храма. Раввины осуждали Соломона за женитьбу на многих чужеземках (ВТ, Шабат 56b), но они не высмеивали его.
Поэтому данная сказка — это образец нарратива, отсутствовавшего в письменной еврейской традиции, но, очевидно, циркулировавшего в устной форме.
Другие источники
Наличие данной сказки в традиции сефардских и ближневосточных еврейских общин является уникальным примером того, насколько живучими могут быть устные легенды в рамках культуры грамотности, в которой популярные истории обязательно записывались. Единственные зафиксированные аналоги этой сказки, отсутствующие в еврейских источниках, это эпические тексты немецких шпильмов, французские средневековые романы и русские былины XV в. Существует два возможных объяснения этого феномена. Первое: вероятно, эти европейские легенды имеют восточные корни. В таком случае устные рассказы, которые израильские фольклористы записывали начиная с 1960-х гг., это отголоски более старой традиции, существовавшей сотни лет на Ближнем Востоке и повлиявшей на европейские сказки. Несмотря на то что подобные рассказы циркулировали в еврейских общинах, писатели и переписчики, старавшиеся возвысить образ строителя Храма, подвергали нелицеприятные истории цензуре.
Второе объяснение связано с географией распространения нарратива. Возможно, тематический эпизод этой истории зародился в средневековом европейском обществе, а уже позже проник через него в еврейскую традицию. Аллюзия на похожую историю появляется в романе Кретьена де Труа (ок. 1135 — ок. 1191) «Клижес». При виде мертвого тела Фенис
Очевидно, эта сказка уже была известна в конце XII в. Аллюзия на нее появляется как полностью развитый сюжет в средневековом шпильманском эпосе на средневерхненемецком диалекте «Соломон и Морольф». Основная сюжетная линия соответствует данной сказке. Любимая жена царя Соломона обвела его вокруг пальца: прикинулась мертвой, ожила и сбежала ко двору другого царя. Ее обнаружили друзья или посланники Соломона и либо привели обратно, либо Соломон наказал ее. Шпильманское сочинение [1] датируется XII в., но дошедшие до нас рукописи относятся к XV в.
Взаимосвязь, правда не на уровне действия, но в отношении героев, прослеживается между сказкой «Соломон и Морольф», диалогами на латыни «Соломон и Маркольфи», известными уже в X в., и немецкой поэмой-эпиграммой «Соломон и Маркольф», скорее всего написанной в XIV в. в долине Мозеля. Последний текст — это последовательность 150 предложений или вопросов, которые задает Соломон и на которые его оппонент Маркольф отвечает порой с абсурдной буквальностью.
Сходство имен Маркольф и Морольф наводит на мысль, что это одно и то же лицо. Тем не менее они обладают разными характеристиками и выступают в разных функциях.
Нарративы, аналогичные историям о Соломоне и Морольфе, были известны на Руси, по крайней мере, с XV в. В этих сказках противником Соломона выступал демонический, иногда монструозный персонаж по имени Китоврас.
Многие ученые, начиная с Кембела [2] и заканчивая Веселовским [3], искали корни этого нарратива в восточной литературе, в частности среди легенд из цикла о Соломоне, записанных в Библии, Талмуде и мидрашах, а также в средневековой литературе. Взаимное загадывание загадок Соломоном и царицей Савской (3 Цар. 10:1-13), сказки об их эротических взаимоотношениях и истории о состязании в волшебстве между Соломоном и Ашмедаем [4] рассматривались как источники средневековых сказок о царе Соломоне. Действительно, более ранняя традиция создает общий нарративный контекст, который мог являться источником для средневековых европейских историй об одураченном Соломоне, но данная сказка и ее аналоги в ИФА — это первые свидетельства их существования в еврейской ближневосточной и средиземноморской традициях.