В Средние века место проповедей в службе по-прежнему регулировалось обычаем, а не законом. Проповеди исполнялись не только в субботу и по праздникам, но и по особым случаям в общине и во время обрядов инициации.
…В синагогах Иберийского полуострова, а позднее в сефардской диаспоре в Италии, Турции, Израиле и Голландии установилась практика, когда раввин читал проповедь каждую субботу. Сефарды культивировали проповедь до статуса искусства с характерной структурой и рядом проповеднических и риторических условностей. В итоге в основном именно евреи из средиземноморского региона, а не из Северной Европы потрудились записать тексты, позволяющие сегодня понять, о чем они проповедовали [2].
С расширением еврейской миграции в Восточную Европу в XV–XVI вв. и естественным приростом населения в этих регионах традиционная этическая проповедь развивалась как неотъемлемая часть религиозности. После погромов 1648 г. во время восстания под руководством Богдана Хмельницкого (1595–1657) класс странствующих проповедников увеличился. Появление хасидизма в следующем веке было инспирировано данной группой и в дальнейшем содействовало продолжению ее экспансии и популярности.
В ответ на религиозное давление хасидизма, с одной стороны, и угрозу Таскала (еврейского просвещения) — с другой, в среде литовского еврейства возникло движение «Мусар» под руководством рабби Израиля бен Зеэв-Вольфа Липкина (Салантера) (1810–1883). К движению, стремившемуся сохранить важность этических основ иудаизма, присоединялись не только педагоги и раввины, но и странствующие магидим (проповедники). И в рамках движения «Мусар», и за его пределами магидим — включая народных, странствующих и состоятельных проповедников — стали неотъемлемой частью общественнорелигиозного ландшафта литовского еврейства XIX в.
Каплан, изучавший практику ортодоксальных еврейских проповедников-иммигрантов в США, описывает риторику, интонацию и стиль исполнителей из Литвы, которые иронично имитирует рассказчик настоящей истории [3].
Магид
Магидом, манера проповеди которого высмеивается в данной пародии, был Мойше-Ицхок бен Hoax, известный как Кельмский Магид (1828–1900 или 1829–1880/1899). Согласно некоторым источникам, в 1859–1860 гг. этот раввин был «сорокалетним, низкорослым, сухощавым человеком с темным цветом кожи, с нечесаными темными волосами и бородой» [4], который бродил и проповедовал в литовских городах. Вероятно, он был родом из города Кельм Ковенской губернии. Он был крайне популярным проповедником, к которому, в частности, благоволили благочестивые женщины. В своих проповедях он осуждал неэтичное поведение и особенно критиковал современных просвещенных евреев. Особое место в его проповедях занимали описания ада. Ученик рабби Израиля Салантера, участник движения «Мусар», он вызывал восхищение своей напористостью, яркой риторикой, звучным голосом и бескомпромиссной честностью. Существует краткое упоминание о его визите в Каменец и о гостеприимстве, проявленном к нему одним из лидеров общины [5]. Записаны десять его проповедей [6].
Магид был известен своим уникальным стилем и интонацией, которые стали объектом подражания и насмешек. Хотя он был крайне популярен и почитался своими последователями, маскилим его высмеивали. Настоящая пародия появляется в краткой форме в сатирической истории Шульмана [7]. Вполне вероятно, что в данном случае рассказчик не знал, кого высмеивает. Тем не менее он вырос в регионе, в котором Мойше-Ицхок бен Hoax читал проповеди в XIX в.; соответственно его пародия отражает региональную устную традицию в кругах маскилим и сионистов. Настоящий рассказ включен в антологии еврейского острословия и юмора; в некоторых он связывается непосредственно с магидом из Кельма [8], которому посвящен цикл анекдотов [9].
Устные пародии
Устные пародии следуют тем же риторическим принципам, что и средневековые пародии: они имеют форму монолога, обращенного к воображаемой аудитории. Рассказчик задает тему, которая далее развивается in divisio. В итоге развязка повествования — развертывание темы, которая в данном случае составляет нарушение логики. Из изданных вариантов версия Ольшвангера [10] во многом приближается к данной структуре и стилю исполнения. Примеры устных пародий на проповеди стали доступны для анализа в печатном виде лишь в наше время, соответственно данный текст представляет собой редкий пример пародии, устно передаваемой в еврейском фольклоре.