Но вернувшись, в дверях собственного дома я увидел не кого-нибудь, а того самого человека, который был сандаком. Я тут же пригласил его за стол, но он отказался. Он вынул из кармана бутылку вина и отдал ее мне с благословением: «Вот вознаграждение за прекрасную мицву, совершенную тобой сегодня: ты предпочел помощь деревенскому еврею деньгам за работу шойхета. Пей вино из этой бутылки по многим радостным поводам до тех пор, пока не женится твой младший внук».
Его благословение исполнилось дословно. С тех пор прошли десятки лет, и на каждом радостном празднике, будь то женитьба моих сыновей и дочерей, а после — моих внуков, я пил сладкое вино из той бутылки. Она всегда была полна и никогда не пустела…
В тот вечер, когда вы приехали в мою гостиницу, у нас как раз было торжество по случаю женитьбы моего младшего внука. Когда вы рассказали, куда собираетесь, я понял, что это знак с небес, что я должен послать бутылку ребе.
Два хасида переглянулись и все поняли. Это было вино Илии-пророка, так что не удивительно, что у него был райский вкус.
Записано по памяти Дворой Фус, как она услышала в местечке Левдов со слов матери.
Культурный, исторический и литературный контекст
Структура
Рассказ состоит из двух встроенных одна в другую историй — паломничество к хасидскому ребе и рассказ хозяина гостиницы. Такая форма распространена, хотя и не часто используется, во многих традициях, в том числе и еврейской (например, см. ИФА 2623, т. 1, № 25; ИФА 7755, наст. т., № 44; ИФА 10611, т. 3, № 54).
В целях анализа удобно различать обрамленные и встроенные нарративы, поскольку в литературном творчестве оба они используются, чтобы воспроизвести рассказывание историй. Эти два типа нарративов не исключают друг друга, и встроенные истории в некоторых случаях включаются в обрамленное повествование. Встроенные истории используются и в устной, и в письменной традиции; однако обрамление (когда ряд рассказов последовательно представлен в вымышленной ситуации повествования) представляет собой литературную форму или редакторский прием, предусматривающий включение различных рассказов в объединяющую рамку. Рамка часто структурирована таким образом, что персонажи оказываются в ситуации, побуждающей к рассказыванию.
Среди известных рамочных повествований — книги, стиль которых сравнительно прост и прямолинеен и направлен на народную аудиторию. Известными примерами являются анонимная «Панчатантра» (100 до н. э. — 500 н. э.), «Книга Синдбада» (ок. V в. до н. э.; сохранившаяся версия на сирийском — X в.н. э.), «Жизнь Секундуса» (II в.н. э.), «Веталапанчавимсати» Кшемендры (XI в.), «Шукасаптати» («Семьдесят рассказов попугая», конец XII в.) [1], «Тысяча и одна ночь, или Арабские ночи» (XIV в.), «Disciplina Clericalis» Петра Альфонси (Педро Альфонсо, XII в.), «Декамерон» Боккаччо (1349–1353), «Кентерберийские рассказы» Чосера (1387–1400), «Приятные ночи» Джованни Франческо Страпаролы (1550–1553) и «Сказка сказок, или Пентамерон» Джамбаттисты Базиле (1634).
В настоящей сказке общественная жизнь хасидского двора служит обрамляющим контекстом истории. Было время, когда система хасидского двора составляла основу социальной, религиозной и политической жизни хасидов. Вероятно, основанная на более ранних прецедентах, она полным цветом расцвела с изменением роли цадика, который в конце XVIII в. из бродячего баал шема (странствующего знахаря) стал оседлым общественным лидером. В течение XIX и в начале XX в. хасидские дворы были центром жизни общины. Примеры из жизни окружения ребе содержатся в мемуарах и художественных произведениях и схожи со сценами, представленными в настоящей сказке. Одно из наиболее ранних описаний встречается в автобиографии Соломона Маймона (1754–1800), просвещенного еврея, который в молодости увлекался хасидизмом [2]. Также изданы вымышленные, анекдотические и исторические случаи из хасидской жизни, ряд которых посвящен отдельным династиям и ребе [3].
Общественная структура большинства иммигрантских групп растворилась в новых условиях обитания, но хасиды сохранили многие аспекты своей общественной структуры, особенно в американских общинах, где ребе и его двор по-прежнему занимают центральное место как в религиозной, так и в общественной жизни хасидов.
История хозяина гостиницы представлена как личное повествование, но сюжет следует схеме рассказов о рóдах в чрезвычайных обстоятельствах или — в еврейском фольклоре — об обряде обрезания.