Но если социологические исследования раскрывают через иудейский хилиазм экономические цели следующего за победой всех революций построения капитализма или коммунизма, то невозможно, чтобы подобным образом не раскрывались через религиозную философию и политические цели.
Множество самых современных данных указывает, что в жизни организованного еврейства Шулхан-Арух нисколько не устарел. Чего только стоят рассказы внучки Троцкого, переехавшей в Израиль из США: «попытки надуть [американские] власти находят поддержку у раввинов израильской общины», «по словам их раввина, объегорить «гоев» – это не грех» (об этом все самые знаменитые цитаты из Шулхан-Аруха), «израильтяне безобразно обсчитывают иностранных рабочих. С пенсионерами и даже жертвами холокоста обходятся без особых церемоний. Меня, когда я ещё жила в Америке, израильтяне пытались надуть дважды». «Как говорят специалисты, главная угроза экономике Израиля – преступность. Двух израильских министров посадили в тюрьму», «бывший премьер-министр Израиля под следствием за мошенничество, бывший президент – под следствием за изнасилование и другие развратные действия».
Внучка Троцкого описывает разнообразные масштабные криминальные аферы, связанные с продажей недвижимости, адвокатурой. По беззастенчивой пропаганде «Израиль очень напоминает мне СССР моего времени: здесь, как и там, мне пытаются вдолбить в голову что-то, с чем я никак не могла и не могу согласиться» [Ю.С. Аксельрод «Мой дед Лев Троцкий и его семья» М.: Центрполиграф, 2013, с.424-436].
Вся революционная идеология есть стремление её носителей к самообожествлению и построению пантеистического царства благополучия на Земле. Самообожествление наделяет революционера правом отвергать все законы и правила, поскольку они для него даны не свыше, а им же самим как части пантеистического божества. Самообожествление даёт соблазнительную вседозволенность сравнительно с теистическим смирением.
В этом отношении очень полезны исследования о всей советской литературе как о литературе пантеистической, основанной на идее самообожествления, характерной для основной массы писателей, избравших сторону революции, от всех пролетарских поэтов до В.В. Маяковского. «На место оплёванного и низвергнутого Бога поэт поставляет Человека», «последнее слово в пьесе отдано обожествлённому пролетарскому МЫ». Литература революции воспевала всемогущий титанизм человекобожества, способного и правомочного, как видит исследователь, к «фашистской утилизации ненужных, вредных по теории людей». У Маяковского буквально звучит: «всех миров богатство прикарманьте! Стар – убивать. На пепельницы черепа!» [С.Г. Семёнова «Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов. Поэтика – Видение мира – Философия» М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2001, с.147, 159-161].
Исследователь советской пантеистической литературы показывает полную неуместность популярных спекуляций на бердяевско-евразийской, советско-патриотической брехне про воплощение большевиками национальных, славянофильских, православных идеалов русского народа.
С.Г. Семёнова в книге о пантеизме революционной литературы закономерно выводит новый взгляд на мiр скорее из сочинений В.С. Соловьёва, пантеиста, который вёл ожесточённую полемику c защитниками сочинений Н.Я. Данилевского, безуспешно пытаясь их дискредитировать. Критику национализма со стороны Владимира Соловьёва удачно разбил Н.Н. Страхов, а в другом споре с Соловьёвым Лев Тихомиров доказал, что государство, предоставляя различные права тем или иным верующим, само должно основываться на определённом вероучении, тогда как соловьёвское равноправие ведёт к обязательному религиозному безразличию государственных установлений, к светской гуманистической идеологии – как и вышло у большевиков.