Я вдруг почувствовал, что вообще ничего не знаю, я даже не знаю, зачем я здесь лежу, и почему мои товарищи гибнут под Сталинградом, и почему на той стороне тоже есть немцы и что они там делают.
Я просто ничего не знал. Голос давно умолк, но он все еще заполнял комнату. Он повторял свое "зачем?", которое ничем нельзя было заглушить, и я знал, что в эту минуту молчания, когда каждый затаил дыхание, в моем рассудке словно укоренилось сомнение, которого теперь оттуда не вырвать. Потом я заснул, я спал без снов, меня разбудили выстрелы.
Я вспомнил о партизанах и соскочил с кровати, но в это время кто-то вошел со двора и сказал, что один из добровольцев попытался убежать с винтовкой и застрелен при попытке к бегству.
- Так, - сказал я и попытался скрыть свое волнение.
- Выстрел в спину, умер на месте, - зевая, сказал тот и, отрезав кусок хлеба, намазал его искусственным медом.
- Так, - сказал я, и тупая стрела медленно вонзилась мне в сердце.
- Холодно сегодня, - продолжал тот с набитым ртом. Потом он подошел к радио и включил его, мы услышали голос диктора имперского радио: "Железный вал, возведенный на Волге, непоколебимая преграда на пути еврейско-азиатских орд..." Я вдруг перестал верить, что Сталинград будет взят в начале лета, а в небе плыли тучя.
Прорицания провидицы
20 июля 1944 года, покушение на Гитлера
В восемь часов вечера, когда закатное кроваво-красное солнце полыхало на сверкающем мраморе, мы с оберфельдфебелем Бушманом обсуждали лекцию "Готовность к гибели как краеугольный камень германского мировоззрения" это была вступительная лекция на трехнедельных курсах семинара по германистике только что созданной школы для солдат, куда мы были откомандированы в качестве слушателей нашей воинской частью, узлом связи ВВС в Афинах, - вдруг прибыл связной и передал нам приказ начальника узла связи немедленно вернуться к месту службы. Тщетно обер-фельдфебель Бушман пытался возразить ему, что на время занятий в школе мы освобождены нашим начальником, капитаном Клаппро^том от несения службы, даже от поверок, связной повторял, что ему приказано немедленно в штабной машине доставить нас на телеграфную станцию узла связи. "Ничего не поделаешь, господин коллега, солдатчина", - сказал обер-фельдфебель Бушман и встал. Но так как с момента получения этого приказа мы перестали быть ровесниками и однокурсниками, равноправными слушателями высшей школы, а вновь превратились в военнослужащих различного ранга, он добавил: "Обер-ефрейтор, принесите мой портфель из гардероба".
Я записался не на курс лекций о греческой трагедии от Эсхила до Еврипида, что было бы естественно здесь, в Афинах, - городе величавых руин и изваяний, - а был в числе немногих, выразивших желание прослушать курс "Введение в поэтику "Эдды" * [* "Эдда" - название двух важнейших памятников древнескандинавской литературы. Здесь имеется в виду так называемая "Старшая Эдда" - собрание мифологических и героических песен, в которых содержится пророчество о гибели богов и мира. Упоминаемые далее Мусспили и Фенрир - персонажи мифов "Эдды", Мусспили - один из богов, Фенрир - волк. "Прорицание провидицы" - одна из песен "Эдды".] и анализ "Прорицания провидицы". У меня были на то свои причины. С детства я писал стихи, неизменно мрачные, без проблеска надежды, без просвета радости, но после поражения под Сталинградом они и вовсе приобрели характер апокалипсических видений, в моих новых стихах океаны пылали огнем, а смерть с завыванием неслась по небесам, подобная грозной туче. Три таких стихотворения удостоились опубликования в жалком журнальчике, влачившем свое существование в стороне от широкой литературной дороги, и сколь ни безвестным было это издание, стихи эти нашли своего читателя, приславшего мне отклик, после чего у нас с ним установился дружественный обмен письмами. Надо отметить, что, за исключением моих родителей и моей невесты, он был единственным человеком, с которым я переписывался, и этот мой друг и читатель, мнением которого я очень дорожил, порекомендовал мне углубиться в "Эдду", в ней, писал он, я познаю глубочайшую человеческую мудрость. Когда я получил это письмо, мы сдали Харьков и в страшной спешке демонтировали свой узел связи в Полтаве, чтобы передислоцироваться в Киев, оттуда меня, ставшего тем временем специалистом в шифровальном деле, перевели в Афины, и я долгое время не получал никаких известий от моего неизвестного друга и почти забыл его совет прочитать "Эдду". Но когда я нашел в аккуратно напечатанном расписании лекций высшей школы для солдат цикл, посвященный "Эдде", я вспомнил его совет и решил записаться на этот курс. Подав рапорт, я несколько дней тревожился, предоставит ли мне капитан Клаппрот учебный отпуск - мы были очень загружены, наш узел остался единственным на Балканском полуострове, чьи линии связи с рейхом были еще в исправности, все важнейшие донесения сухопутных и военно-морских сил шли через нас, хотя нам самим, особенно на телеграфе, не хватало связистов даже для передачи сообщений ВВС.
Вот почему я и тревожился, однако приказ по полку ясно гласил: освободить двух человек на три недели от несения службы, и сегодня я вместе с обер-фельдфебелем Бушманом уже прослушал вступительную лекцию, а теперь, ужасно недовольный и потому не обращая никакого внимания на пылающий пурпур, на зелень виноградников вдоль дороги, возвращался в штабной машине к месту службы. Я был в ярости, что приходится возвращаться: лекция меня вдохновила, ее главная мысль - наивысшее совершенство отдельного человека и целой расы неизбежно приводит их к гибели - показалась мне откровением.
И мне, наконец, посчастливилось раздобыть "Эдду", я взял в библиотеке школы увесистый том ин-кварто и намеревался сегодня вечером почитать его: о Мусспили, о гибели богов в пламени огня, о волке, который с ревом рвется из своих оков, чтобы, вырвавшись, клыками и когтями уничтожить царство белокурых асов, о Локи - боге измены и о его драконе.
Я собирался читать всю ночь напролет, я специально приготовил пачку македонских сигарет, а приходится возвращаться в часть - вот досада! Я подумал, что случилось, наверное, что-то чрезвычайное, если нас вызывают в часть вопреки приказу, который освобождал нас на три недели от службы. Наверно, поступили шифрованные донесения, которые трудно расшифровать, а может, какие-нибудь запросы, а может быть... и тут мое сердце замерло. Неужели все открылось? Я выглянул в окно, ехать осталось недолго. Машина уже проезжала через лимонную рощу.
Желтые плоды, словно вылепленные из воска или созданные лунным светом, висели в темно-зеленой листве. Повешенные, подумал я, и меня зазнобило.
Быть этого не может, этого не может быть, уговаривал я сам себя, но во мне все сильнее звучало: "А почему бы нет!" Я почувствовал, что бледнею, мне казалось, что вместе с мыслями от мозга отливает вся кровь. Машина свернула в рощу пиний, в зелени которой был замаскирован наш узел связи. Через две минуты мы будем на месте. "Значит, попался!" - думал я, и в моем мозгу медленно вращались три черных круга.
"Быть этого не может!" - думал я.
Дело в том, что я, вот уже несколько месяцев, передавал и принимал по телеграфу сведения частного характера, а это запрещалось под страхом тягчайшего наказания. Однажды (кажется, это было в марте 1944 года, когда радио передало сообщение об особенно тяжелой бомбардировке Берлина) ко мне - я в эти дни особенно часто работал с узлом связи ВВС Берлина-обратился с просьбой товарищ, его семья жила на Маркусштрассе в берлинском районе Фридрихсхайн, мой товарищ хотел, чтобы я запросил у берлинского телеграфиста, разрушен ли бомбардировкой дом № 18 по Маркусштрассе. Я долго колебался - нас достаточно часто предупреждали о строжайшем наказании за частные запросы такого рода, - но все-таки выполнил его просьбу, зато когда на следующий день я получил ответ, что дом цел и невредим, радостное восклицание моего приятеля вознаградило меня за мой страх.
Потом из Берлина поступил запрос о судьбе одного солдата - последний раз он написал письмо полгода назад из Афин и больше не подавал о себе никаких вестей, - и вот так постепенно сложилась организованная система передачи этих сведений и свой особый код, и я сразу же подумал, что наша система из-за какой-то несчастной случайности провалилась, а все ее участники будут преданы военному суду и приговорены к смерти. Что еще могло случиться!