Илл. 40. Хехаль Бялысток, Культурный центр и ратуша Кирьят-Белостока. Первоначально построенное в 1954 году при поддержке американских фондов, здание было отремонтировано и расширено в 1960-х годах для размещения библиотеки и архива. Из собрания автора
Переезжая сначала в города Российской империи, такие как Белосток, Киев или Минск, а затем за границу, эти евреи по пути создали новые типы политических, общественных и культурных организаций, которые бросили вызов традиционным институтам власти и создали новое видение еврейской идентичности, связанное как с более крупными идеологическими движениями, так и с отдельными регионами[935]. Как показывают недавние исследования других городов позднего периода Российской империи, усилия евреев, потраченные на эти перемещения, были вызваны давлением экономических и существенных житейских обстоятельств, и это же склоняло их к принятию революционных идеологий, приводивших глубокие культурные, социальные и институциональные сдвиги в России конца XIX века[936].
Радикальные перемены, вызванные насущными потребностями еврейских мигрантов в царской России, вскоре распространились за пределы империи, поскольку тысячи евреев рассматривали эмиграцию в города Северной и Южной Америки, Южной Африки, Палестины и Австралии как лучший вариант справиться с трудностями жизни в России в условиях ухудшения промышленной ситуации и усиление политической нестабильности[937]. Как и другие мигранты начала XX века, восточноевропейские евреи воспринимали свое путешествие за границу как часть более длительной череды миграций. Опираясь на свой предыдущий «опыт пребывания», если использовать фразу, придуманную Мэдлин Сюй для описания китайских мигрантов, они смогли добиться экономического успеха (в разной степени) в разных странах, в которых они поселились[938]. Слишком долго рассказ о восточноевропейской еврейской миграции практически не учитывал миграционный опыт в Восточной Европе. Как отмечает Хася Динер, по общему мнению, «иммиграция за границу оказалась более преобразующей», чем любое предшествующее переселение. Такое ограниченное видение затмевает важнейшие навыки и стратегии выживания, которые евреи развили в Восточной Европе, – такие как ведение переговоров о новых возможностях на быстро индустриализирующихся рынках, принятие предпринимательских рисков и создание новых организаций, – и всё это продолжало повышать информированность и улучшать жизнь восточноевропейских евреев еще долгое время после того, как они покинул регион[939].
Наиболее захватывающие открытия, которые дает сравнительное изучение евреев Белостока и евреев из других городов, таких разных, как Вильнюс и Салоники, – это способы, с помощью которых общины, по выражению Сары Штайн, «распутывают определенные унаследованные дихотомии», которые долгое время определяли поле существования еврейской истории. И ашкеназы, и сефарды, даже когда они мигрируют из одного города, опровергают существование «единого, объединенного еврейского народа или культуры»[940]. Рассказы о еврейской миграции редко учитывают различие опыта еврейских иммигрантов в Америке, Аргентине, Австралии или Палестине, и это обедняет наше общее понимание обширных экономических, политических и культурных тенденций, которые формировали процессы еврейской миграции, адаптации и аккультурации в течение последнего столетия.
Сеть еврейских ассоциаций Белостока, которые по-прежнему были преданы делу повышения экономического благосостояния своих членов, а также перенесению своей региональной лояльности на территорию Нового Света, представляет собой один из примеров того, как возобновление взаимодействия с еврейским регионализмом – взаимодействия, зависимого и от локальных, и от глобальных измерений – может продуктивно изменить наше повествование о современной еврейской истории. Специалисты по еврейской истории по большей части продолжают действовать в дихотомических рамках, продиктованных националистическими парадигмами, отдавая предпочтение границам, заданным национальными государствами. В то время как значительное число евреев в XX веке выражали свою идентичность по региональным признакам, а миллионы мигрировали, успевая пожить в нескольких империях или национальных государствах, сочинения по еврейской истории все еще несут на себе отпечаток старой идеологии XIX века о нации как естественном носителе исторического смысла. Исследователи еврейской жизни должны прислушаться к призыву Сало Барона, высказанному сорок пять лет назад: «Еврейские историки [должны] осознать историческую взаимозависимость различных еврейских групп и невозможность понять какую-либо конкретную территориальную эволюцию без учета их целостности»[941]. Конечно, концептуализация, теоретизирование и написание такой истории сопряжено с изрядной долей языковых препятствий, но, как подчеркивает транснациональная еврейская община Белостока – привязанная к определенному региону, но действующая в глобальном плане, – государственные границы редко буквально совпадают с границами культурной идентичности евреев. Исторический опыт евреев в течение долгого столетия массовой миграции, по словам Томаса Бендера, «не может быть должным образом описан, как если бы он был самодостаточным»[942].
936
Несколько докторских исследований показывают, что рост и преобразования произошедшие в Белостоке, отнюдь не были чем-то необычным. См.: Elissa Bemporad. Red Star on the Jewish Street; Natan Meir. The Jews in Kiev; Robert Shapiro. Jewish Self-government in Poland: Lodz, 1914–1939; Scott Ury. Red Banner, Blue Star.
937
Я более подробно рассматриваю слияние сил, которые вдохновляли массовую еврейскую миграцию в работе: Kobrin. The 1905 Revolution Abroad: Mass Migration, Russian Jewish Liberalism and American Jewry, 1903–1914 // Ezra Mendelsohn and Stefani Hoffman, eds.
939
Hasia Diner. The Local and the Globaclass="underline" Lombard Street and the Modern Jewish Diaspora
940
Sara Stein.