История о евреях Белостока также дает мощный урок тем, кто интересуется современными мигрантскими сообществами: не все расселения образуют диаспору. В определенном отношении рассказанная ранее история может не выиграть от нынешнего научного увлечения концепцией диаспоры, поскольку постоянно расширяющаяся область «исследований диаспоры» отделяет еврейских мигрантов от дискуссий о современных мигрантских диаспорах. Однако я не использовала эту концепцию именно для того, чтобы вновь включить евреев в более широкий научный дискурс и продемонстрировать, какой вклад исследователи современного еврейства могут внести в эту теоретическую область. Более того, я сделала это потому, что люди, судьбы которых я изучала, предпочитали объяснять свой внутренний мир через эту концептуальную структуру. Хотя я и верю, что исследователям современного еврейства необходимо более непосредственно заниматься этой быстро растущей научной областью, которая часто входит в противоречие с рассмотрением современного еврейского опыта, я не считаю, что надо исключать всех евреев, которые рассеялись в поисках экономических возможностей, колониальных предприятий или гражданской интеграции из описания процесса формирования новых еврейских диаспор. В последние годы становится все более популярным называть рассеянные общины евреев, которые поддерживают литературные связи в Британской империи, «англоязычной еврейской диаспорой», а евреев в Соединенных Штатах, живущих ниже линии Мейсон-Диксон, составляющими «дикси-диаспору»[950]. Ученых, занимающихся еврейской историей, не надо принуждать к беспорядочному применению термина «диаспора» по отношению к любому еврейскому расселению (как это часто делают исследователи других групп мигрантов), потому что это делает этот богатый смыслами и легко запоминающийся термин бессмысленным. Понятие диаспора использовалось евреями на протяжении последних двух тысяч лет не только для того, чтобы описать свое рассеяние, но и для того, чтобы передать более глубокое чувство отчуждения, коренящееся в потере не только физического дома, но и духовного. Тысячи мигрантов – евреев, китайцев или выходцев из Южной Азии – которые за последние два столетия расселялись на новых землях в поисках торговых или колониальных предприятий, не всегда считали себя представителями нового типа изгнанников: многие, по сути, смирились с новыми обстоятельствами. Таким образом, исследователи новейшей еврейской миграции могут предложить изучающим современную миграцию понимание того, что «диаспора» не является, как утверждает антрополог Сандхья Шукла, «доминирующим способом существования в мире»; скорее, некоторые из рассеявшихся групп могут стать диаспорами, но многие этого не делают[951].
Независимо от того, в каких рамках рассматривать расселение мигрантов, большинство мигрантов вторят Еве Хоффман, которая отметила, что на корабле, направлявшемся в Северную Америку, она не была полна радости, надежды или предвкушения – традиционных эмоций, приписываемых восточноевропейским еврейским мигрантам, но скорее ощущала teskonta, тоску по дому, которая заставила ее столкнуться с «совершенно новой географией эмоций», сосредоточенной на боли «отсутствия»[952].
950
Adam Mendelsohn. Tongue Ties: The Emergence of the Anglophone Jewish Diaspora in the Mid-Nineteenth Century //