Характерно для Талмуда и то, что к правовым вопросам он подходит казуистически. Это ведь вовсе не свод законов в строгом смысле слова: Талмуд большей частью состоит из противоречащих друг другу мнений сотен ученых. А обычай и договоренность придали затем тому или иному мнению статус закона.
В анекдоте это выглядит так:
Только что овдовевший муж перед портретом своей жены:
— Ах, Тойба! Никогда больше мы не увидим друг друга — разве что на том свете! (С внезапной тревогой.) А есть он вообще, тот свет? (Успокаиваясь.) Свояк Бельшовский сказал: нет.
И наконец, отточенная талмудическая мысль с ее необычайно сложными, далекими от действительности выводами работает уже на саму себя, веселя саму себя, равнодушная к тому, не уничтожают ли ее логические ошибки, не ведет ли чрезмерная заостренность к ложным результатам. Раздел "Талмуд и Библия" содержит много примеров такого рода. При этом читатель не всегда уверен, смеяться ему или плакать. Например, когда обычный кучер, который, однако, вечером, закончив работу, не прочь пойти в бейс-мидраш и немного поизучать Талмуд, пытается с помощью заключений по аналогии и логических выводов "тем более" доказать своим пассажирам, что в экипаже, у которого сломались по очереди все четыре колеса, все же можно ехать дальше. Это смешно, но в то же время это ошарашивает. Потому что показывает, с какой энергией и с какой страстью даже скромные отцы семейства в Восточной Европе углублялись в схоластические, малопонятные дискуссии на темы Талмуда. Целый народ ученых богословов — едва ли в мире можно найти такой же!
Точно так же комичны и в то же время печально правдивы анекдоты, в которых меламед, учитель в начальной школе, хедере, путается в лабиринте комментариев к Библии и Талмуду. Однако сам факт, что он вообще этим занимается, уже достоен восхищения!
Для людей со стороны, которые никогда не знакомились с оригинальным текстом Талмуда, такие анекдоты едва ли полностью доступны. И все же некоторые из них включены в эту книгу. Потому что есть опасения, что те прекрасные сборники на идише, откуда и взяты эти примеры, никогда уже не будут переизданы.
Каждая культура образует некое стилистическое единство. Следовательно, если тезис о том, что переднеазиатские, то есть восточные, группы евреев отличаются некоей особой одаренностью, особым остроумием, то признаки этого будут обнаружены и в языке этой группы.
Мы до сих пор не можем сказать с уверенностью, каким был язык, с которым древние евреи вступили в Ханаан. Во всяком случае, это был достаточно чистый семитский диалект, так как именно ориентальные, или бедуинские, народы являются создателями семитских языков. Все семитские наречия четки, имеют простую и логичную структуру, они особенно хорошо подходят для формулирования научных и философских положений.
Иврит, на котором евреи говорили в Израиле много веков назад, язык Библии, уже не является — в отличие от арабских наречий — языком чисто семитским. Он приобрел новые оттенки под влиянием других языковых сред, в которых долгие столетия жили евреи. Однако семитский элемент в иврите все еще доминирует.
Положение, однако, меняется по мере того, как евреи все больше смешиваются с хананеями, все сильнее становятся переднеазиатами. Они начинают говорить на арамейском языке. Иисус тоже проповедовал на арамейском.
С точки зрения грамматики и лексики арамейский язык — тоже вполне семитский, однако он проникнут совсем иным духом. Он не такой жесткий, логичный и трезвый, он мягче, демократичнее, он полон нюансов, юмора и меланхолии. Благодаря лаконичности и образности он прекрасно подходит для анекдотов.
Те, кто хорошо знает арамейский язык, часто характеризуют его как "идиш древности". И это прямо подводит нас к языку современного анекдота, то есть к идишу. Идиш — не жаргон, как многие считали еще несколько десятилетий назад, но полноценный, чарующий культурный язык{4}. Он возник, когда немецкие евреи в позднем Средневековье двинулись на восток и смешались с живущими там евреями. В грамматическом и лексическом плане идиш — старонемецкий язык, нашпигованный гебраизмами, главным образом из культовой и юридической сферы, а также славизмами. Но по духу своему он — не немецкий диалект, а законченное выражение душевной жизни еврейских масс Восточной Европы. Язык, полный талмудической изощренности и логической четкости, полный нюансов, красок, печали и юмора. Короче говоря: идеальный язык для еврейского анекдота. Правда, лишь для такого еврейского анекдота, который в полной мере принадлежит миру еврейской традиции.