Может Он сделать, чтобы сын мой не надорвался, когда он уже надорвался, может Он сделать Розочку не беременной, когда она уже беременна, или чтобы Саньчик не ушел, когда он уже ушел?.. Сижу, разливаюсь от горя... Зову смерть и сама к себе смеюсь.
"Хорошо ты отличилась, Сима, -- ах, красиво, ах, благородно... Можно тебе позавидовать. Стоило замуж выходить, с дураком мужем мучиться..". Ничего.
И длился этот несчастный месяц как хороший год. Не знаю, откуда столько слез бралось... Вовсе не пили так много воды, а слезы лились, как из источника!
Ах, друзья мои, дорогие друзья мои, -- но все же, все же мы имеем большого Бога... Он действительно может разбить вещь, но Он же может и починить ее. Сладкий Всевышний, разве для Тебя существует трудное? Разве Ты не можешь взять вот такую Симу, как я, и вознести ее?..
Вот потихонечку начинают приходить вести из больницы, дурак мой поправляется, и скоро выпишется...
Что значит скоро? Таки вот-вот! Беременная?.. Посмотрела как то на нее и всплеснула руками. Что такое? Где мы тут в мире? Ого, уже ничего нет, гладко, ровно, благородно, приятно смотреть. Как, что, когда ты успела, сумасшедшая?
-- Молчи, мама, не спрашивай! Уже нет, уже кончилось, уже опять девушка. Молчи!..
А пока проходит еще пара дней... Толкуем так, толкуем сяк, уже слышно живое слово в комнате, провизор вышел из больницы... В аптеке ему за старание прибавили рубль и стал он получать не пять, а шесть рублей в месяц... Не беременная уже опять на фабрику ходит... Смотрю, что-то мне опять хорошо становится. Положим, хорошее хорошо, -- ведь все это я уже имела, но когда еврей радуется? Вы же знаете, -- когда он находит то, что он потерял. Ничего!.. Посмотрела как-то, ого, Саньчик дорогой уже мимо нашего окна прогуливается. Прогуливается день, прогуливается другой... Что ты прогуливаешься, дурак? Кого ты этим обманешь? Тебя же понимают... И почему нет? Беременная? Где беременная, какая беременная, когда беременная?..
Приходит одна соседка, -- губки у нее, как шнурочки, и говорит:
-- Сима, еще не довольно? Зачем вам эти ссоры, слышите, я ссорилась!.. Она вас не поняла, вы ее не поняли... Что значит? Вам нужно ссориться, -- причем здесь девушка? Посмотрите на нее, ведь она, бедная, уже тенью сделалась, а от него бедного, уже одна треть осталась.
Приходит другая соседка, с ребенком на руках.
-- Еще не помирились? Что вы пьете кровь из детей? Еще не довольно? И почему нет? Перестаньте!.. Она вас не поняла, вы ее не поняли... Позовите уже молодого человека, и пусть будет конец.
Приходит третья, четвертая... Коротко, друзья мои, привели эту женщину три женщины... Три женщины стояли у дверей, а три из двора в окно смотрели... Одна взяла меня за руку, другая ее за руку, а третья свела нас... Вы думаете, я не поцеловалась с ней? Поцеловалась... Я на змею буду смотреть, если дело идет о счастье Цилички. Позвали Саньчика дорогого, принесли вещи, и в одну минуту вернулось прежнее...
Ну, спрашиваю я вас, имеем мы великого Бога, или не имеем? Должна я завидовать какой-нибудь Рубинштейн, или какому-нибудь Ротшильду? Положим... таки еврейское счастье, а где я возьму другое? И чем мне плохо, если у моей Цилички на днях свадьба! Вы думаете, так себе, какая-нибудь свадьбочка? Нет, таки свадьба! Будут пьяны, как еще никогда не были. Будут прыгать, как еще никогда не прыгали, -- а я со змеей в середине... Ну, что такое, что со змеей? А с чертом я бы не танцевала для Цилички? Лишь бы уж этот сладкий конец.
Может быть, хотите познакомиться с моими детьми, так я вас сейчас познакомлю... Циличка, Саньчик дорогой, ступайте-ка сюда. Ну, идите уже, идите, пусть на вас посмотрят... Вот это он, а вот это она... Они смеются! Они уже могут смеяться! Розочка, иди ты тоже сюда, дорогая... Провизор, иди же, чего ты спрятался? Тебя не скушают... А вот это она... змея! Ну, посмотрите-ка на нас всех хорошенько... А! Красивая картина? Что!. Сама уже смеюсь... Еврейское счастье!..
АВТОМОБИЛЬ
В мире происходили события необыкновенного значения и глубочайшего смысла, все ежедневно напоминало о них, газеты в осторожных, но значительных статьях предсказывали что страшное, небывалое, уже слышался подземный гул приближавшейся грозы, а у гласного Н-ской думы, Сергея Ивановича Коврова, как и ранее, чтобы провести приятно время, в приемный понедельник собрались гости.
Одни, а их было меньшинство, с озабоченными лицами, обсуждали события. Это были общественные деятели, преимущественно правого направления, к которым косвенно принадлежал и Сергей Иванович, люди солидные, немолодые и богатые. Сергей Иванович часто подходил к ним, присаживался на минуту, вставлял слово и шел к другим гостям, весь какой-то сытый, мягкий, приятный и, как всегда, в идеальном расположении духа. Барышни ловили его и говорили комплименты.
В гостиной было два центра, если не считать карточного, в прилегавшей к гостиной небольшой, уютной комнате, где играли в винт и в покер, -- теософический-спиритический и флиртовый. Веселее всего было в последнем.
В теософическом центре спорили на мистические темы и готовились к вызыванию духов. Здесь Сергей Иванович пользовался большим почетом и имел про запас сколько угодно чудесных, необъяснимых с реалистической точки зрения рассказов, которые всегда производили впечатление.
В карточной героями сегодня были рыжая с седеющими волосами дама, которую за глазами называли "ерундой", но никогда по имени, и карточный неудачник в синих очках, Земельский, агроном. Об этом странном обстоятельстве шутники собирались основательно поговорить за ужином, который подавался ровно в полночь.
Наибольшее оживление царило в эротическом центре. Общество здесь составляли молодые дамы и самостоятельные девицы, два журналиста без направления, просто молодые люди, несколько художников, одни реалисты, к которым причислял себя некий Журавский, красавец, писали картины исключительно эротического содержани, -- другие, убежденные модники, кубо-футуристы, два офицера, приехавшие на поправку, отпуск которых уже кончался, и присяжные поверенные, среди которых выдавался Петр Федорович Рогожский, стоявший на пути к известности. Он только что пришел со своей молоденькой женой, Марьей Павловной, и снисходительно прислушивался к фразам, иногда колким, иногда глупым, которые бросал кубо-футурист в желтом галстуке одному лысенькому, молодому присяжному поверенному, имевшему несчастье уважать футуристов и все кубо-футуристическое направление.
Рогожский с твердостью молчал и не вмешивался в разговор, хотя знал, что мог бы уничтожить футуриста и сделать его смешным в глазах дам, но ему не хотелось помочь присяжному поверенному, который был ему несимпатичен. Была тому и другая причина, более основательная: положение не позволяло. Он был слишком уже солиден и серьезен, чтобы вступать в состязание с молодым человеком. И он с грустью и с тайной завистью подумал, что ему уже тридцать шесть лет и что такому не место среди молодежи. Посидев для приличия еще несколько минут, он поднялся и с ледяной улыбкой на лице пошел к спиритам, к которым питал тайное влечение. Петр Федорович был очень эффектен. Высокий, плечистый, хорошо упитанный, с холодными карими глазами и чрезвычайно серьезный, он всем видом своим внушал, что знает себе цену и не тратит попусту слов, что он есть то стоящее выше всех людей существо, над которым не имеют власти житейские мелочи и все остальное, что отрывает избранного от его высокой цели. Спириты приняли его радушно и сейчас же втянули в разговор. Он нахохлился и стать ронять слова.
На широком диване, не давая ни на минуту подозревать, что кокетничает, но кокетничая, сидела жена Рогожского, Марья Павловна, молодая, очень свежая с наивно-лукавыми черными глазами, женщина, скромно декольтированная и с прелестными, очень белыми маленькими руками, которые она искусно всем показывала. Рядом с ней в небрежной позе сидел молоденький поручик, Александр Петрович Медведский, вполне оправившийся от раны, полученной в бою и весело проводивший последние дни перед отъездом на фронт. Говорил он, чуть запинаясь, что очень шло к нему, но развязно и уверенно, точно в мире никого выше его не было. Он совершенно завладел Марьей Павловной. Красавец Журавский от ревности встал и пошел в карточную.