Выбрать главу

Угостился у политрука папиросой, огоньком к ней. Спросил.

— А когда тут папиросы выдают?

— Скоро уже, — ответил он, затягиваясь дымом. — Числа пятого-шестого. Двадцать пять пачек на месяц. В пачке двадцать пять папирос. Вот и считай. Это если тебя повторно на довольствие поставили. Ты же у нас человек со справкой, что помер. А таких с довольствия снимают, — ржёт весело.

— Но ведь меня кормят… — задумался я.

— Ну, что там с большого котла выкроить еще одну порцию, — протянул политрук. — А вот табак, кофе, сахар, спирт — продукты строгой отчетности.

— Значит, я тут не свой сахар ем?

— Угомонись с угрызениями совести. На одно рыло интендант всегда найдет внутренние резервы. Ты лучше скажи, что тебе непонятно в Уставе партии?

— Да практические все понятно. Просто написано, доходчиво. Вот только смутил термин ''демократический централизм''. Вроде как круглый угол…

— О, батенька, эта дефиниция имеет славную историю. Дореволюционную еще… -

Политрук настроился на лекцию, но тут в туалет ворвался новый персонаж. Лет сорока с бритой налысо костистой головой. В отличие от нас в пижаме, но сшитой из такой же толстой байки, что и наши халаты. Сел орлом на дальнее от нас очко, и громко испортив воздух, заметил.

— Делать вам больше нечего, как демократический централизм в сортире обсуждать. Лучше анекдот бы рассказали. А тот тут с тоски можно сдохнуть. Другие госпиталя хоть артисты посещают, а тут никого.

Коган оживился.

— Потому что это не госпиталь, дядя, а пункт формирования полевых госпиталей, госпиталь с октября в Горьком находится, — и повернулся ко мне. — Действительно, Ари, ты какие-нибудь анекдоты помнишь?

Меня как холодом обдало от этого слова ''анекдоты''. Таким, что заставило поежиться, почувствовать опасность. Почему — не понимаю, но чувствую, что за благо будет сократиться.

— Навскидку не вспомню, — ушел я от темы на всякий случай.

— Ну, тогда я вам расскажу, — заявил мужик, тщательно разминая газетку на очке. — Вызывает к себе председатель колхоза передовую доярку. Говорит ей. Машка, тут до тебя с города корреспондент приезжает. Будет тебя… это… Читает с бумажки: ин-тер-вью-иро-вать. Вот. А та в свою очередь его спрашивает: а что это такое? Председатель плечами пожимает: сам не знаю, но ты на всяк случай подмойся.

И ржёт. Заразно так, что и мы засмеялись. Затушили бычки, и вывались в коридор, посмеиваясь.

— А госпиталь в Москву вернется? — спрашиваю Когана, шкандыбая костылем до палаты.

— Куда он денется. Конечно, вернется. Немца от Москвы отогнали. Поспокойней стало. Вы вот бомбить нас уже не даете. Сейчас чуть ли не все школы под госпитали под Москвой переоборудуют, а тут такое здание простаивает, специальное чуть ли не на две тысячи коек. Не по-хозяйски будет. А насчет скукоты полковник прав…

— Какой полковник?

— Какой, какой… Сам в сортире видел какой. Лысый. Целый командир дивизии. Его сюда из центрального госпиталя наркомата перевели под опеку Туровского долечиваться от грудной жабы.

А я опять засмеялся. Дошла до меня соль анекдота. Как до жирафа.

— Товарищи, тише, пожалуйста, — шикнула на нас поста медсестра. — Это вы выздоравливающие, а тут и тяжелые лежат.

— Всё, всё, Наденька, молчим. Исихию[12] приняли, — заверил ее политрук.

Из нашей палаты доносились приглушенные звуки баяна. Я в очередной раз подивился толщине стен и хорошей звукоизоляции этого старинного здания.

Танкист, сидя на кровати, мучил гармонь, тихо подвывая тонким жалостным голосом.

— Старенький дом с мезонином. Чуть потемневший фасад. Густо заросший жасмином старый запущенный сад…

— Смотри, Ари, — усмехнулся Коган. — Человек уже готовится к гастролям по барахолкам и рынкам. Застуженный деятель из кустов, две лауреатских медали не дали…

— Заткнись, а… — попросил танкист. — Надоело твое ёрничанье. Что мне без ног тут ''Вставай страна огромная'' разучивать. Так не встану же. Не на что.

Последнюю фразу он чуть не выкрикнул.

— Вот-вот, — поддержал танкиста кавалерист, что обматывал свои новенькие костыли бинтами. — Я же терплю, хотя он тут безбожно Есенина перевирает. И вы потерпите.

— А как правильно? — спросил я, — усаживаясь на койку, и отставляю свои костыли в сторону. Заметил про себя, что идея моя пошла в массы, но мне же бинтов с ватой для костылей и не дали. Вот так всегда у нас.

Комэска оставил свое занятие, закатил глаза под брови и с любовью, с чувством продекламировал.

вернуться

12

ИСИХИЯ — молчальничество. Обет молчания, дававшийся православным монахом.