— Соломон Иосифович, когда же, наконец, с меня снимут этот чертов гипс? — выпалил я.
— Ну, что за молодежь нынче пошла, — устало покачал головой доктор. — Никакого терпежу нет.
— Так когда? — настаивал я.
— Как только, так сразу. Такой ответ устраивает? — съехидничал врач.
— Нет, — честно ответил я.
— Товарищ капитан, будете выпендриваться я вообще пропишу вам постельный режим. И палату — одиночку.
И понизив голос, добавил.
— Тут вас всем миром спасают, а вы с капризами лезете. Идите. Мне еще тут до партсобрания с генералом от интендантства разбираться. Матрасы, койки, подушки, клеенки на новый контингент у нас не предусмотрены. Выбивать придется. Хорошо еще генералы сами к нам ездят, а не у себя в предбанниках нас часами держат.
Посмотрел на меня придирчиво. Оценивающе.
— Что ордена надел — молодец. А еще лучше вам до собрания повторить Устав и Программу партии не мешает. Спрашивать же будут.
— Про Соню что-нибудь известно?
— Опять за рыбу деньги! — вплеснул руками Туровский. — С тобой еще не до конца все порешали. Давай будем действовать постепенно. Мне Соня все же ближе чем тебе, но я же не тороплю события, хотя девочку жалко до слез. Все. Иди…
В конце коридора показалась доктор Шумская, и Туровский поспешил к ней, избавившись таким образом от меня.
В палате веселье и дым коромыслом.
У нас новый постоялец. Без обеих рук. Веселый и хулиганистый.
Раков на гармошке наяривает, а новенький поет. Старшее поколение охотно подпевает.
Слабый запах разбавленного спирта плыл по палате.
— Кто на партсобрание идет? — спросил заинтересованно.
— Никто, — мне весело ответил Данилкин. — Мы с Анастасом беспартийные, а молодежь — комса[30] голимая.
Анастас не обращая на меня внимания, терзал Ракова.
— ''Девочку Надю'' умеешь?
— А то! — подбоченился танкист.
— Давай! — махнул майор рукой.
Раков растянул меха баяна, а Арапетян запел речитативом с легким кавказским акцентом, пожалуй даже нарочитым несколько, для юмора.
И опять ржут всем автобусом. А оторжавшись снова запели хором.
Я только рукой махнул на это безобразие. Не… Данилкин-то, Данилкин… почитатель Есенина… Куда катиться мир?
Взял брошюрки с Программой и Уставом и ушел в Большую курилку. Пока она практически пустая. Последние дни, как полагаю. Потом там будет курительный клуб ''Мороженое мясо''.
Затянулся жутко крепким ''Нордом'' — жуть термоядерные папироски, и прикинул к носу, что у меня хорошего? А хорошего у меня как бонус за потерю памяти, что все что случилось, или прочитал я с Нового года, либо вообще услышал, впечатывалось мне в голову намертво. Мог страницами цитировать тот же ''Краткий курс''.
7.
Обед также был сегодня приличнее, чем обычно. Порадовали нас густым красным борщом с чесночными пампушками, даже каплей сметаны. Мяса в борще мало, так, волоконца, зато дали каждому приличный кусок речной рыбы с картофельным пюре на второе. Компот как всегда был из сухофруктов. По нынешним временам — лакомство. В гуще урюк попадается, груша… В урюке косточка со сладко-горьким ядрышком. Праздник!
Новенького в палате с ложечки ласково кормила молоденькая некрасивая санитарка.
Он оказался младшим лейтенантом — сапёром. Молодой еще пацан, который, похоже, еще ни разу в жизни не брился. Руки потерял в тылу, обучая солдатиков как надо устанавливать противопехотную мину. Ту самую, про которую генерал Карбышев говорил: ''К чему мне здоровые фугасы. Ты врагу пятку оторви и этого достаточно''.
Мамлей отчаянно завидовал Ракову, что у того руки целые и тот может на гармошке играть. А что ног нет, то по сравнению с отсутствием рук это — по его мнению — мелочь.
— Я у нас на поселке первый гармонист был, — заявил он мне, представляясь и поминутно цыкая зубом.
Звали его грозно — Платон Кречетов. Такие имя-фамилия бы летчику-штурмовику впору, а не минеру. Минёр — профессия тихая. Последствия ее громкие, но это уже издержки производства.