Кто мы?
И что такое ''девятое мая''? Почему так значимо?
Дурдом! А внутренний голос еще и подкалывает, что дурдом-то, как дурдом, образцово-показательный, между прочим. Имени Клары Цеткин, как водится. А буду дурковать, то окажусь уже в самой настоящей психушке. С решетками на окнах и здоровенными санитарами шуток не понимающих. Оно мне надо?
В четыре приема принял вертикальное положение. Гипс справился, когда я на него наступил — боли не было. Но рисковать я не стал, устаканился на одной ноге, надел халат в рукава и затянул концы пояса этой больничной одежки. Почему больничной? А какой он еще может быть? Только казенный и больничный халат этот. На внутренней стороне правой полы штамп фиолетовый. Квадратный. На нем надпись чуть свезенная ''1-й Комм. Красноарм. Госп.''.
А халатик-то по размеру. Как на меня шили. Абрам, где шили тебе этот костюм? В Париже. Это далеко от Жмеринки? Полторы тысячи верст. Надо же… такая глушь, а так хорошо шьют. Что такое Жмеринка и что такое Париж? Пока не узнаю лучше такой анекдот никому не рассказывать. Может статься не кошерно.
А вот вода в графине. Хоть и задумалась протухнуть, но кошерно, как бог есть, кошерно и даже насладительно. Это ж, сколько времени меня не поили?
— Молодой человек, что вы себе позволяете тут? — в помещение порывисто влетел пожилой уже доктор, с несколько излишней полнотой, с пузцом и продолжил мне одышливо выговаривать. — Это же уму непостижимо…
Доктор был такой… классический… чеховский… (Знать бы еще кто такой Чехов? Случайно не знаете? Тогда, почему доктор чеховский?). Седая бородка тупым клином. На носу золотое пенсне на цепочке, шапочка-таблетка на завязках полотняная и белая, как и его же халат.
— Я позволяю? — возмутилось всё во мне. — Это вы тут, что себе позволяете? Обмывать живых людей как покойников. Это вас тут такие религиозные обряды? Сатанинские или вуду? (боже, что за хрень я несу?) Или еще похлеще и древнее?
Доктор встал в позу: ноги ''азом'' руки ''фертом''. Ростом он был выше меня и глядел соответственно сверху вниз.
— Товарищ ранбольной, приведите себя в человеческий вид, — голос врача окреп, и в нем прорезались властные нотки. — Вы хоть и не по форме одеты, но должны себя вести как подобает среднему командиру перед военврачом второго ранга. Режим, как и Дисциплинарный устав на военном объекте ещё никто не отменял. Тем более в военное время. Вам все понятно, товарищ старший лейтенант?
Я недоуменно оглянулся, чтобы посмотреть какой еще старший лейтенант тут безобразия хулиганит, но никого не увидел. И мои ужимки не прошли незамеченными для рассерженного эскулапа.
— Перестаньте паясничать, ранбольной. Это вас не красит. Ну-ка… Садитесь. Снимите халат до пояса.
Сердце мое и прочий ливер врач второго ранга слушал внимательно через деревянную трубочку. Пальцами все простучал. Везде протыкал, продавил ими же — твердыми как дерево. Пульс по карманному хронометру измерял по секундам. Пальцами в глаза лез и заставлял язык показывать. Дышите — не дышите… все по-взрослому.
— Ничего не понимаю, — врач наконец-то отстал от моей — не моей тушки. — Сам же ночью писал заключение о вашей смерти. Никаких сомнений не было. Все бумаги сегодня с утра отправили в ГУК[3] наркомата. Так что официально вы мертвец. И по вашему поводу в комендантской роте столичного гарнизона сейчас, несмотря на праздник, напрягают оркестр и наряжают отделение для отдачи вам последнего салюта. И место на кладбище присматривают.
— Каком-таком кладбище? — не понял я.
— Думаю, на Ваганьковском или Донском. Для Новодевичьего вы хоть и герой, но чином не вышли, — просветил меня доктор. — Не говоря уже о Кремлевской стене.
— Доктор…. Точнее товарищ военврач второго ранга… Мы можем перейти в более теплое помещение, а то я уже довольно подзамерз тут.
— Да-да… одевайтесь. И пошли в мой кабинет.
— Я тоже так думаю, что в вашем кабинете… Особенно если будет горячий чай. Мы там более плодотворно обсудим дела наши скорбные. Я вот лично считаю, что та девушка, которая меня обмывала, явила миру обыкновенное чудо. Чудо воскрешения если я действительно был уже мертвый.
— Мертвее некуда, — отозвался врач. — Сейчас пойдем. Только… Ариэль Львович, я вас умоляю… без хулиганства. Вы и так Сонечку напугали до икоты. Она в госпитале только второй месяц. Школу бросила. От эвакуации отказалась. Первый раз покойника к похоронам готовила. А вы ее так… Так можно и будущего хорошего врача угробить. А то, что Сонечка станет врачом, я ни секунды не сомневаюсь.
Доктор укоризненно покачал головой.