— А как идет фронтовая выслуга? — спросил я.
Сначала они на меня посмотрели, как на ущербного какого. Но потом опомнились и учли мои мозговые травмы. Поняли и простили.
— День за три, — просветил меня бывший комэска. — Это в действующей армии.
— А запасной полк считается? — впитывал я полезную информацию.
— Смотря какой, — это уже Айрапетян снова вклинился. — Если в прифронтовой полосе то да. Точнее смотри список частей входящих в действующую армию. Лучше анекдот расскажи.
Что с ними делать? Рассказываю.
— Поймал мужик золотую рыбку. Та ему русским языком говорит: давай желание по-быстрому и отпускай в море. Мужик репу почесал и молвит: хочу, чтобы у меня всё было. Рыбка золотая кивает и говорит: что ж, мужик, у тебя всё было.
В палате недоуменное молчание.
Потом Раков заявил, выражая общее мнение:
— А где тут смеяться?
— Думайте, — усмехнулся я и вышел из палаты.
В спину донеслось приглушенное мнение.
— Опять у него какие-то жидовские штучки.
М-м-м-м… да этот юмор, всплывший в моей голове, оказался чужд местному населению. И мое счастье, что всё списывается пока на мою еврейскую хитромудрость. Моё еврейское счастье.
Все же кто я такой на самом деле?
То, что тушка у меня настоящего Фрейдсона давно понятно и доказано биохимией. Милая Берта Иосиповна Гольд это доказала на местном научном уровне — хоть в суд доказательства отдавай. А вот кто тот, кто в этой тушке проживает? То есть: кто я? Непонятно мне самому. Но явно не местный.
''А тот, который во мне сидит, считает, что он истребитель'' — вот опять, откуда это?
Давно решил, что я тут живу как Фрейдсон. За себя и за того парня. Но все же любопытно, чёрт подери, откуда что всплывает в моей голове. И откуда я знаю точный день победы? И даже год — 1945. Местным я его не говорю потому, как они убеждены, что победят раньше.
Пропаганда вовсю гремит о победе над немцами под Москвой, напрочь забыв, что месяц назад еще гремела о полномасштабном наступлении всей Красной армии от Баренцева до Черного моря и решимости выгнать агрессора с территории СССР уже в 1942 году. Не срослось. Только под Ростовым-на-Дону еще немцев потеснили. В других места Красная армия не смогла. Только силы и средства размазали по всему фронту, вместо того чтобы сконцентрировать их на прорывных операциях.
Так, что впереди у СССР еще тяжелые испытания грядут.
Нелегко гибнуть, точно зная о победе. Еще тяжелее гибнуть в неизвестности: как оно там дальше будет? Тем сильнее я уважаю, ежедневный подвиг этих людей, что не сломались и не смирились, и бьют врага как могут. И мое место среди этих людей, кто бы я ни был.
В голове откуда-то всплыло, что право носить на День Победы георгиевскую ленточку еще надо заслужить. Тем более, что Звезду Героя я тут получил авансом. За прошлые заслуги этого храброго еврея Фрейдсона.
После обеда вылез на прогулку. День ясный. Небо голубое, чистое, почти весеннее. Солнце светит вовсю. Снег на сугробах искрится, скрипит под бурками. Деревья в инее. Сказка.
Походить особо не удалось, так как хорошо расчищенной от снега оказалось всего одна дорожка, по которой через парк госпитальный персонал бегал на остановку трамвая. Да и в длинных полах тулупа путаюсь.
Ладно, для моциона есть длинные и широкие коридоры старинного здания госпиталя.
Сел на лавочку. Ноги в бурках, сам весь в тулупе закутанный на ватную душегрейку. Воротник поднял. Пригрелся. Тепло мне, хотя морозец крепкий — градусов семнадцать. Воздух свежий. Лепота. Даже курить не хочется.
Размечтался о том, как на награждении в Кремле я увижу живого Сталина. Тут народ его действительно любит. Это было для меня потрясением. И не наносное это, а глубинное искреннее чувство. И никак не укладывалось у меня в голове эта беззаветная любовь к вождю с нелюбовью, недоверием и подчас ненавистью к начальству вообще.
Погрузившись в эти размышления, я не обращал никакого внимание на окружающую действительность. Но вдруг что-то меня как подбросило.
— Соня! — крикнул я в спину проходящей мимо девушке в армейской шинели и буденовке.
Она оглянулась. Точно Соня Островская. Мой ангел жизни.
Радость разлилась. Сердце как елеем облили.
Подбежал. Схватил в объятия.
— Соня, как я рад, что ты на свободе. Теперь всё будет хорошо.
И я, набравшись смелости, поцеловал девушку в уголок холодных губ.
— Не надо. Не прикасайтесь ко мне. Я грязная! — уперлась она руками мне в грудь.
— Какая же ты грязная? Не наговаривай на себя, — оглаживал я ее плечи в грубом сукне.