— Я изнутри грязная, — выкрикнула девушка с надрывом.
— Они изнасиловали тебя? Да? — прорезала меня догадка.
— Если вы беспокоитесь о моей физиологической девственности, то она на месте. Я по-прежнему целка. Они мне душу изнасиловали. Они заставили меня написать на вас клеветнический донос. Так что не прикасайтесь ко мне! Я гадкая! Я недостойная. Я хотела любить вас, а сама предала. Прощайте, Ариэль.
Слёзы брызнули из ее красивых глаз.
Девушка с силой вырвалась из моих рук и торопливо пошла к госпиталю.
Я бросился за ней, но запутавшись в полах тулупа, упал в сугроб.
— Мы еще увидимся? — крикнул я ей вслед, стоя в сугробе на карачках.
— Нет, — твердо сказала девушка, обернувшись, — Не надейтесь. Я вечером уезжаю на фронт с санитарным поездом. Не ищите меня. Когда вы рядом, то мне хочется наложить на себя руки.
Когда я выбрался из сугроба, Островской и след простыл.
Сука Ананидзе! Так легко отделался!
Прикурить удалось только с третьего раза. И это с зажигалкой. Со спичками вообще бы не получилось — так меня трясло.
Ладно, я тут со своими хотелками, хотя Соня мне почти каждую ночь снилась. Девочке почто жизнь так искорежили. Я ей теперь как живое напоминание ее нравственного падения. Какая уж тут любовь…
— Вы не подскажете, как мне найти ранбольного Фрейдсона? Мне сказали, что он сейчас на прогулке, — раздалось за спиной.
Оборачиваюсь. Сержант НКГБ — петлицы краповые, по два кубаря на них. В шинели и шапке-финке. В хромовых сапогах! В такой мороз…
— Я Фрейдсон. Что надо? — буркаю.
И снова затягиваюсь горькой папиросой.
— Не больно-то вы вежливы, — улыбается эта ''кровавая гебня''.
— Есть с чего, — смотрю на него исподлобья.
— Вы должны поехать со мной?
— На какой предмет.
Мля-я-я-я… Очко-то жим-жим. Научился я уже их бояться.
— Я откомандирован от Наградного отдела Верховного Совета Союза ССР, проводить вас в Центральное ателье индпошива Управления вещевого снабжения НКО. Машина у главного подъезда стоит. Она и я в вашем распоряжении весь день. Считайте меня сегодня чем-то вроде вашего адъютанта.
Ростом сержант выше меня, что нетрудно. Статный, крепкий, круглолицый, румяный, светлоглазый блондинистый русак. Совсем молоденький. Говорит правильно. Никакого провинциального говора нет. Располагающая к себе внешность.
— А вы сами, откуда будете? — интересуюсь.
— Охрана Верховного Совета, — спокойно отвечает.
И вроде не врёт. По крайней мере, в глазах врунчики не бегают.
— Но я не могу покинуть госпиталь без разрешения, — тяну я время, прикидывая как мне к комиссару оторваться от этого новоявленного конвоира. Чтоб хотя бы знали: кто и куда меня увёз.
— Оно у меня есть, — заявляет эта морда на голубом глазу.
Сержант решителен, но и я не пальцем деланный. Заявляю в обратку:
— Это у вас есть, а у меня нет. Так, что надо выписать увольнительную у комиссара.
— Тогда не будем терять время и пойдем к комиссару. Наша машина хоть и не лимитирована комендантским часом — пропуск у нас на всю ночь, но само ателье не работает круглосуточно.
Возвращаясь в госпиталь, я вдруг вспомнил.
— Мне тогда еще деньги в кассе получить надо.
— Не обязательно сегодня. Сегодня с вас только мерки снимут, — информирует он меня.
— А вам уже приходилось заниматься такой службой?
— Не один раз.
— И кого так возят?
— Таких как вы — героев. Народ с фронта, в чем только не приезжает. Так, что Верховным Советом на подобающее случаю обмундирование деньги давно выделены.
К Смирнову заскочил один, без сопровождающего гэбешника. Потребовал хоть какой-никакой документ, а то у меня ничего с собой. Не дай, Карл Маркс, что случится…
Смирнов усмехнулся и озадачил замполитрука, который не только принес мне мое удостоверение, еще полковое на старшего лейтенанта, но и оформленное по всем правилам увольнительное удостоверение на трое суток. Комиссар размашисто расписался и поставил печать.
— Почему на трое суток? — удивился я.
Комиссар в ответ съязвил.
— Не дай, Карл Маркс, что-нибудь случится. Но харчиться, в госпиталь заезжай вовремя. Согласно распорядку дня.
И засмеялись на пару с замполитрука.
Сержант ГБ терпеливо меня ждал в коридоре. Только шапку теплую снял со светлой головы.
В гардеробе санитар, забрав у меня тулуп, выдал взамен черный полушубок. Не дублёный, а крытый дешёвым грубым материалом — чертовой кожей. Но чистый не затасканный. Ушанку оставил мне ту, что на мне на прогулке была. А бурки у меня свои.