А вообще познавательно для меня — беспамятного.
Исторический музей тоже рядом стоит, но в нем экспозиция была сильно усеченной. Многое вывезли в эвакуацию. Хотя для Ленки всё было в новинку. Обучаясь в Москве на медицинском, она вообще не ходила по музеям, театрам и выставкам как другие московские студенты. Зубрила, зубрила и зубрила. Не до культуры ей было. Максимум — кино.
Мавзолей Ленина для посещений был закрыт. Намекнули, что и сам Ленин в эвакуации.
Манеж закрыт.
Остались прогулки по заснеженному Александровскому саду. Продрогли. Побежали в гостиницу греться. Благо рядом.
Прогрелись до множественных оргазмов.
Обедали в номере, ласково поглядывая друг на друга. Нам комфортно было вдвоем. Раздетым, без военной формы даже война на время забылась. Но все хорошее всегда кончается.
Отзвонился Коган и в пять вечера прибыла ''эмка'' из госпиталя.
Втроём за один раз перетащили все мое барахло из гостиницы в машину.
Припомнив, что дома вообще насчёт пожрать шаром покати. Купил в знакомом уже коммерческом буфете две кральки ''краковской'' колбасы. Сала шматок. Сайку белого хлеба. Полбуханки ржаного. Соленых огурцов дюжину. И водки, что подешевле, бутылку.
Василий Иванович на мой вкусно пахнущий бумажный пакет только огорчённо покачал головой.
— Недалеко от вас на улице Герцена небольшой коммерческий один магазин прямо напротив консерватории, там цены более щадящие, чем в гостинице. Ну и ''Елисеевский'' гастроном почти напротив.
— Что, так? — удивился я.
— В буфете здесь еще ресторанная наценка есть.
Товарищ Коростылёва встретила меня с облегчением на лице. Тут же всучила мне счёт за бытовые услуги, который мне предстояло оплатить в ближайшей сберкассе, и повела нас показывать изменения в моём жилище.
Квартиру я не узнал. Всё качественно отмыто и отдраено кроме окна. Но окна вроде как моют традиционно по весне. По первому теплу. Даже паркет блестит — натерт мастикой.
Единственно знакомым предметом обстановки оставалась большая бронзовая люстра, куда довертели недостающие электрические лампочки. И надраили как солдатскую бляху. Все остальные предметы мебели были хоть и от разных гарнитуров, но в пределах одного стиля. Явно под люстру подбирали. Конкретно — русский модерн. Но вот древесина была разной. Если полуторная кровать, тумбочка к ней и комод сработаны из розового дерева, то стол, стулья, буфет и платяной шкаф — из неопознанной мною темной древесины, под цвет стеновых панелей. В кухонном простенке появился второй стол. На нем медная керосинка, жестяной чайник и эмалированная кастрюлька. Шесть граненых стаканов, шесть глубоких тарелок самого общепитовского вида и по шесть алюминиевых вилок-ложек. Деревянная доска и простенький кухонный нож.
— Алевтина Кузьминична, вы — кудесница, — восхищенно сказал я, глядя при этом как Костикова заправляет кровать списанными из госпиталя драными простынями.
Всё стало неплохо, только стены теперь казались пустоватыми — картин требовали. Хоть каких.
Комендант, отодвинув новую плотную темно-синюю штору с гардиной, показала, пропущенный в прошлый показ зимний холодильник с правой стороны от окна. Глубокая ниша с несколькими дырочками на улицу, дверца изнутри обита толстым войлоком и покрыта клеенкой.
Я туда сразу затолкал колбасу и сало. Но, подумав, половину вынул обратно.
Эти плотные шторы вполне заменяли стандартную светомаскировку из черной крафт-бумаги.
Нарезали закуску, и разлил я водку по пяти стаканам. Сказал немудрящий тост.
— Ну, други, с новосельем меня.
Костикова, перед тем как выпить брызнула водкой изо рта, как на тряпку перед глажкой, в каждый угол.
— Так положено, — сказала. — Чтобы дом стоял.
— Товарищ старший политрук, — обратился Василий Иванович к Когану. — Пока товарищ военврач уют наводит, пойдем, поднимем то, что в машине осталось.
И. надев головные уборы, они пошли на выход, по дороге захватив с собой комендантшу, которая вроде как уходить не собиралась.
Мы остались одни. Когда я обхватил Ленку сзади за талию, она с готовностью откинулась на меня, подставляя губы.
— Останешься? — спросил я, охотно ее целуя.
— Нет. — Ответила девушка. — Дежурю в ночь. За вчера. Ты не обидишься, если я с нашими уеду? Неохота на трамвае трястись.
Поцеловались еще.
— День сегодня был замечательный. Спасибо тебе, Арик, за праздник. Но, увы… праздник не бывает каждый день. Тем более на войне.